В душе Хана, вымещая обиду, с которой он пришел к учителю, поднималось чувство восторга. Он начал понимать, что предназначен для большего, чем сидеть в офисе и перебирать бумаги. Он - сын главы клана якудза, а не какого-то уездного начальника милиции! И у него есть брат! И хотя было немного обидно, что он - всего лишь тень величия, второй номер, гордость переполняли его сердце.
- Кацуро в Китае взял в дом двух китайских девушек, и они жили вместе с ним на его вилле на правах гражданских жен.
Хан криво усмехнулся.
- Хотел бы я так жить!
- Не стоит этому завидовать, - покачал головой Якудза, - Твой отец в своих планах не учел китайский характер и попался на этом в коварную ловушку. Но об этом я скажу позже. Итиро, так на людях звали твоего старшего брата, остался на острове Окинава с матерью, а тебя отец забрал с собой в Китай...
- Итиро - это мой брат? Как же меня зовут?
- Я не учил тебя перебивать старших, - поморщился Якудза, - Хочешь знать, умей слушать.
- Все-все, я понял, извини, сэнсэй, я нервничаю.
- Я продолжаю. Клан был очень могущественен, и были времена, когда вся Япония склоняла голову перед бесстрашием твоих предков. Все они были великими воинами. В Маньчжурии у твоего отца был роскошный дом, он стоял на берегу Желтого моря недалеко от русского порта "Дальний". Оттуда, из своей китайской резиденции, он продолжал править своими "младшими братьями" в Японии и России. Его воля простиралась за два моря. Он был великий оябун, безжалостный и справедливый. Юношей я мечтал стать членом "семьи". Но, так как мои родители были очень бедны и не могли дать мне ни положения, ни денег, я стал заниматься борьбой "айкибудзюцу", надеясь, что когда-то он меня заметит. Мне повезло - в семнадцать лет меня заметил Мамору, начальник охраны твоего отца. Я был счастлив, что моя жизнь будет связана с Кацуро незримой и неразрывной нитью. Я готов был отдать свою жизнь за его одобрительное слово. Он был особенным человеком. Его взгляд проникал прямо в разум человека. Он знал, о чем думал его собеседник, раньше, чем тот успевал произнести хоть слово. И если слова его были лживы, горе тому смельчаку. Рядом с твоим отцом всегда были преданные и честные люди, свято чтящие Бусидо. Итак, я стал его телохранителем. Теперь я приближаюсь к самому главному и печальному моменту истории целого клана якудза и твоей биографии. В тот вечер праздновали день рождения первой дочери Кацуро...
- Так у меня еще и сестра есть?!
Хан старался выглядеть спокойным, но его состояние прорывалось наружу нетерпеливыми движениями и репликами.
- Уже нет, - ответил Якудза и чуть подождав, будто почтил память девочки минутой молчания, которую Хан, не смотря на испытываемое нетерпение, не решился нарушить, продолжил. - Что-то произошло во дворе. Оттуда послышались крики и выстрелы. Кацуро выскочил из-за стола и приказал всем женщинам и детям уходить вглубь дома, подозвал к себе Мамору и сказал ему что-то. Тот поцеловал перед ним пол и исчез, потом кумитё позвал меня, и приказал мне "Спаси Дайсуке (так тебя звали в младенчестве), даже, если сам Будда встанет на твоем пути". Я взял тебя на руки, к тому времени ты был уже тяжел. От испуга ты вырывался и царапался, как звереныш. Но я закатал тебя в старинный персидский ковер и выбросил его через окно санузла во двор. Потом выбрался сам, подхватил сверток и побежал. Я бежал, держа тяжелый сверток на плечах, и молился, чтобы с тобой ничего не случилось. Я слышал выстрелы и крики раненых. Мне безумно хотелось вернуться к Кацуро, чтобы защитить его, но я не мог нарушить его приказ.
- Дайсуке. - произнес задумчиво Хан, это имя ничем не отозвалось в его памяти, - Почему мой отец не смог победить врагов, если был таким бесстрашным и прозорливым, как ты говорил? А сестра? А младший брат? А мать? А Итиро? Где они теперь?
Хан не мог терпеливо внимать размеренному голосу Якудза. У него было много вопросов, и ему нужны были ответы немедленно. Но Якудза не спешил отвечать на них. Сделав паузу, он, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ:
- Я прекрасно понимал, что не могу появиться с тобой среди людей. Мужчина с малышом на руках мог привлечь внимание врагов. Через "брата", который работал в местной милиции, я узнал, что пару дней назад у семьи русского милиционера, который приехал в Китай с дружественной миссией из России, на озере Ханка пропал сын. Скорее всего, он зашел в воду и провалился в одну из ям около берега. Мальчика искали безуспешно, видимо подводным течением его тело отнесло далеко от берега, и оно застряло в какой-нибудь расщелине под водой. Я уговорил отца и мать этого несчастного ребенка выдать тебя за своего сына. Я дал им много денег и обещал платить каждый месяц сумму, от которой они не могли отказаться. Я обещал, что у них не будет с тобой проблем, потому что я всегда буду рядом. И они согласились забрать тебя в свою страну. Ты что-нибудь помнишь из того, что услышал сейчас?
- Я не знаю, что сказать, нет, я не смогу объяснить, - покачал головой Хан, он был растерян, - Такое чувство, будто, я заново родился.
В памяти Хана всплыл сон, в котором большой и добрый мужчина ласково гладил его по голове и без звука повторял одно и то же слово, будто называл его по имени. Ни лица, ни обстоятельств, при которых это происходило, он не мог вспомнить. И имя не помнил. Может быть, это был просто сон.
- А как звали мою мать? То есть, как ее зовут? Она ведь еще жива?
- Ёшико, - коротко ответил Якудза.
- Никогда не слышал.
- Ты и не мог слышать.
- Не скажи, иногда я вижу странные... сны.
"Какие сны тебе могут сниться, мальчик, - подумал Якудза, - Только те, которые расскажу тебе я. Вот и главный момент нашей легенды, да простят меня духи предков".
Он отошел к алтарю, запустил руку в пространство между ним и стеной и выудил оттуда длинный сверток. Развернул и направился к Хану, торжественно держа его на вытянутых руках. Когда он приблизился, Хан разглядел в его руках свернутое черное кимоно, поверх которого лежал старинный, судя по ножнам и рукояти, самурайский меч. По всей поверхности изогнутых деревянных ножен сверху вниз до самой рукоятки располагались замысловатые иероглифы. К своему стыду, он не узнавал ни одного из украшавших меч иероглифов.
- Я не понимаю, что здесь написано, - Хан и растерялся, что он должен ответить, что спросить...- Разве это японские иероглифы?
- Это древний язык. Такой же древний и сам досу* . Ты заметил, что на мече нет украшений. Его ковали в те времена, когда драгоценности не имели силу над людьми. По преданию, мастер, сделавший меч, написал на нем предсказание, сделанное его первым хозяином, который был великим прорицателем.
Хан вытянул меч из ножен. Вдоль изогнутого лезвия тянулись два узких желобка. По все длине - туманно-белый замысловатый рисунок, похожий на цветок клевера. Верхняя часть клинка была плоской. Гарда и рукоятка клинка были такими же аскетичными, как и ножны. Рукоять была обтянута залоснившейся от рук предыдущих владельцев кожей, стянута плетением из кожаных ремешков, с двух краев укреплена элипсообразными кольцами, повторяющими форму рукоятки. По все поверхности колец располагались иероглифы. Небольшая по размеру гарда, прикрывающая руку от удара меча противника, имела округлую форму, представляющую собой замысловатое сплетение иероглифов, окружающих голову дракона. Пасть дракона была обращена к лицевой стороне меча.
- Предсказание гласит: "Меч разбудит великие силы, жертвенной кровью. Великий воин возглавит войска самураев. Духи объединят свои силы с земной властью. Сэй-гью выйдет на сушу, чтобы насытиться кровью непокорных..." До сих пор никому не удавалось исполнить это предсказание. Дракон спит в глубоких водах реки времени.
Хан поднял меч, любуясь красивым изгибом. Косая тень от меча метнулась по стене к потолку черной молнией. Ему почудилось движение за спиной. Хан оглянулся. Отблески стали заметались по комнате.
...Ему уже никогда не убить врага. Он стар, слаб, обманут и разорен. "Духи предков, примите меня, чтобы сохранить доброе имя воина, уставшего от старости и болезней. Примите и дайте мне еще один шанс исполнить перед вами великий долг. Я готов стать среди вас, чтобы вернуться к живым и повести новых воинов, я верну власть клану во имя добра и справедливости". Он поставил меч, уперев его гардой в земляной пол, и навалился на лезвие грудью...