И вот теперь, когда отец сам выдвигался в губернаторы на второй срок, появилась эта мерзкая статейка. Новость, как чумная пандемия, разлетелась по всем местным газетам и сайтам. Мусолили пикантные подробности, гневно вопрошая: как такой аморальный тип может быть губернатором?!
«Половину, — утверждал отец, глотая успокоительные капли, — присочинили. Не было такого!»
Однако и половины правды вполне могло хватить, чтобы запятнать навечно его светлый образ примерного семьянина и лишить львиной доли голосов избирателей.
Эта деревенская матрешка, как разнюхали журналисты, в конце концов спилась с горя, после того как господин Явницкий бросил ее беременной. Считай, сгубил. А дальше шла слезливая история о том, как родная дочь губернатора росла, прозябая в нищете, пока сам он купался в роскоши. А некоторое время назад ее опустившаяся мамаша и вовсе умерла. Сироту отправили в приют. Там-то и всплыло интересным образом имя Дмитрия Николаевича Явницкого, хотя фамилия у нее была другая, по матери, — Рубцова.
Максим ничуть не сомневался: девка сама и растрепала. Да и никто не сомневался. Даже странно, почему так долго помалкивала.
Скандал в прессе стремительно набирал обороты. Только ленивый не опубликовал ее фото: нечесаные темные патлы и круглые голубые глаза в пол-лица. И главное, не отвертишься: посмотришь на нее — и никакого теста ДНК не нужно, и так все видно.
Отец уже не просто злился, а паниковал.
Тогда Руслан Глушко, его политтехнолог и имиджмейкер в одном лице, предложил удочерить сироту. «Позиции наши сильно пошатнулись, к сожалению. Так что это единственный выход из сложившейся ситуации, — втолковывал он, — если, конечно, мы хотим победы на выборах. Причем эта новоявленная дочь может, наоборот, сыграть нам на руку. Можно из этого состряпать красивую и драматичную историю любви. Какие-нибудь трогательные подробности сочинить, народ это любит и с удовольствием проглотит. Свидетелей я найду. Ну а дальше… Дальше обстоятельства вас развели, но вы никогда не забывали свою первую любовь, а о дочери — ни сном ни духом. И тут вдруг такое неожиданное счастье свалилось. Понимаете, Дмитрий Николаевич? Счастье! На глазах у изумленной публики вы разыграете этот спектакль, да так, чтоб за душу брало. И обязательно горячо поблагодарите ту журнашлюшку, которая все это выкопала. Единственное, может, вашей супруге все это не понравится… Но тут уж придется выбирать: или пост губернатора, или спокойствие Жанны Валерьевны».
Разумеется, отец выбрал пост, ни секунды не колеблясь, хотя мать и вправду была сильно против. Но на эти мелочи он наплевал и пошел сверкать на всех каналах. Науськанный Русланом Глушко, он очень достоверно изображал радость, только вот дома потом ходил с таким лицом, будто его жестоко тошнит. Ну а когда увидел себя в новостях счастливого и растроганного — брови домиком, голубые глаза заволокло слезой, — болезненно скривился и выдал такой забористый мат, что даже Максим удивился.
Только от этого ни черта не легче. Во всяком случае, как бы отец ни корежил физиономию, а эту девку он уже зовет дочерью и требует к ней какого-то там отношения. А Максим для него был и будет ублюдком.
— Вот сразу свали… — вздохнул Тема и скроил укоризненное лицо. — Пойми, никому из нас она не…
— Оглох, что ли? — вскипел Максим, придавив младшего тяжелым свинцовым взглядом. — Тебе по репе настучать, чтоб дошло? Сгинул отсюда!
Артем посмотрел печально и, больше не говоря ни слова, вышел.
Максим думал, что отец тоже поедет за этой девкой. Но нет, в семь Дмитрий Николаевич заявился домой, раздраженный донельзя. Обругал горничную ни за что ни про что; сцепился с матерью, довел до слез, хотя у той и без того глаза весь день на мокром месте; прикрикнул на Максима, ожидаемо нарвался на ответное хамство, но разгорающийся скандал вовремя пресек телефон. Звонил водитель, сообщил, что нашел, посадил, везет…
Лицо Дмитрия Николаевича тотчас набрякло и посерело. До этого звонка он нервничал, психовал, кипятился, но как будто до последнего на что-то надеялся. Хоть и непонятно, на что тут можно было надеяться. А теперь у него словно руки опустились, как у человека, который, устав трепыхаться, смирился с неизбежным злом.
За ужином висело траурное молчание. Никто не ел, почти все блюда Вера, кухарка, уносила нетронутыми. Отец раз за разом смотрел на часы, а перед тем как подняться из-за стола, пробурчал: «Должны быть к девяти».
Но приехала она только в десять.