Стэн хмуро глядел на Джона, который уставился куда-то в пол.
Однако дядя Вася, считавший что проблема не стоит выеденного яйца, возмущенно воскликнул:
– Ой, да ладно, Стэн, не нужно сидеть тут с такой козлиной рожей! Подумаешь парнишка какого-то сморчка засохшего притащил. Великое дело!
– Василий Иванович…, – сердито начал координационный аналитик.
– Да перестань, Стэн, – перебил его дядя Вася. – Разгунделся как голодный поп. Ну пусть Джон сунет его в биосканнер, убедиться, что на нем нет "холодной чумы" и развлекается с ним сколько хочет. Ты вон, когда "бананы" никтопианские учуешь, про устав что-то не вспоминаешь. Лезешь с одним ртом на два обеда.
МакГрегор сделал глубокий вдох. Поднялся с кресла.
– Я унесу его обратно, – испуганно произнес Джон и принялся заворачивать ладоша в тряпочку.
Но Стэн не обратил на это внимания. Он холодно взирал на дядю Васю.
– Господин Гладков, – веско проговорил координационный аналитик, – я попросил бы не лезть тебя не в своё дело. Если у тебя проблемы с пониманием уставов и субординации, то я готов помочь тебе решить эту проблему допдежурствами на шахте, где ты вместо рисования бабы своей мечты будешь до посинения буровых дроидов настраивать. Если у тебя проблемы лично со мной, то пиши рапорт и отчаливай с Никтопии куда душе угодно. И не тряси тут недовольно своей зеленой бородой, подвижник секс-индустрии хренов. А еще раз принесешь сюда свои "бананы", заставлю все их съесть в шлюзе.
– Святая душа на костылях! – Воскликнул дядя Вася. – Да ты что Стэн, я же не к этому. Ну раз нельзя то нельзя. Я всё понимаю. И даже где-то согласен. Нечего в двеллдоум всякий местный кал таскать. Просто я думал хоть какое-то развлечение для парнишки. А то что он чахнет здесь. Мы то ладно два пердуна старых…, – дядя Вася осекся.
Стэн хмуро взирал на него, пытаясь удержаться от улыбки. Джон же тем временем осторожно пробирался к выходу. Но услышав голос начальника замер.
– Джон, возьмешь своего ладоша в лабораторию и проверишь на всякую заразу. Если всё в порядке, то можешь оставить его. Будем считать это научным экспериментом. В конце концов нам положено время от времени этим заниматься.
7.
Никаких опасных возбудителей приборы не выявили и Джон наконец донес маленького сморщенного ладоша до своей каюты. Положил на прикроватный столик. Долго смотрел на непонятное создание и пытался придумать что делать дальше. Это оставалось неясным.
Это осталось неясным и на следующий альфа-день. Первое время дядя Вася естественно подкалывал молодого человека, спрашивая с ухмылкой: "Ну как там наши влюбленные?" или "Ну что там сморчок не ожил?" Также он вносил предложения: "Может тебе поцеловать его" или "Попробуй носить его рядом с сердцем" или "Попробуй потереть".
Джон терпеливо улыбался и ничего не отвечал. В конце концов дяде Васе это надоело. Молодой человек по возвращении в свою каюту, перед сном, брал ссохшегося ладоша в руки, усаживался поудобнее и некоторое время пристально глядел на него, как ему представлялось влюбленными глазами. Ничего не происходило. "Любовь штука непростая", глубокомысленно думал он.
Так или иначе это чувство для него всегда ассоциировалось главным образом с влечением к противоположному полу, а здесь определенно требовалось что-то иное. То, что несомненно присутствует и между влюбленными мужчиной и женщиной, но не сразу, не на поверхности. Тогда он задумывался о том что он чувствует к матери или отцу. И хотя между ним и его родителями всегда были хорошие отношения и он испытывал к ним по-настоящему глубокую привязанность, что-то внутри него подсказывало ему что и это далеко еще не илвама. По крайней мере не в чистом виде. Не так-то просто оказалось отделить любовь от благодарности, привычки, страха потери, жалости, сопереживания, того же самого влечения, стремления обладать, голоса крови, покровительства и т.д. Он быстро пришел к выводу что человеческая любовь состоит из множества связующих нитей и именно все они вместе по сути и составляют любовь. Но с ладошем его ничего не связывало. Он вспоминал о любви к богу. Но для него это являлось совсем уж темной территорией, ибо верующим он никогда не был и если кого и упоминал в своей жизни из пантеона всемогущих, то разве что только Исиду и Гипу. Да и вряд ли, думал он, чувство верующего к своему богу имеет какое-то отношение к илваме, да и вообще к любви. Наверняка в подавляющем большинстве случаем это страх какого-то божьего наказания или желание какой-то божьей милости, то есть по сути это отношение раба и господина. Причем здесь любовь?