– И что же ты сделал?
«Привел нашу страну к порогу очередной войны», – подумал он, но ответил:
– Я осознал кое-что в поездке.
– И что же?
«Что нельзя идти за тем, кто тебя принимает таким, какой ты есть».
– Что все мои планы были навеяны моими романтичными настроениями. Я не думал о том, что будет лучше для королевства и для людей.
– Люди и есть королевство, Йоханн. Нельзя думать, что простой народ будут благодарен тебе за то, что ты построишь им дома, позволишь им меньше отдавать денег в казну и расслабится – это приведет к тому, что они станут расхлябанными, ленивыми. Балластом для всех нас.
Принц не решился спорить. Внутри не было уверенности хоть в каких-то словах.
– Иди, если в твоей голове появилась хоть капля разумности, это еще ничего не значит. Ты должен научиться делать все правильно.
Йоханн понятия не имел, что значит – правильно. Кто должен судить: отец? совет? другие страны? народ?
Есьнь утверждал, что все можно исправить, вот только сделанного не вернешь: приближался Геймридж, строить порт в Голиясе становилось действительно опасно. Он не понимал, почему отец так настаивал на этом: разумеется, при помощи рабочих и технологий, присланных из Маилиса, можно было бы построить дамбу, которая сдержит волны, но спокойным море Вилекалипия бывает только в теплый период, когда уровень воды опускается.
За самобичеванием и размышлениями прошло несколько бесполезных месяцев. Удел, за который Йоханн был ответственен, начал приходить в запустение. Люди к Геймриджу стали перебираться ближе к столице, и сам принц получил срочный приказ короля вернуться в Голияс. Лекари сообщали, что ему всего лишь нездоровится нездоровится, но Есьнь, которого сразу по возвращении вернули на службу в королевскую гвардию, писал, что Йоханн должен приехать как можно скорее, если хочет попробовать исправить то, что он натворил. Подобная драматизация была несвойственна генералу, а значит, произошло нечто действительно серьезное.
Объявление войны. Присланное из империи. За которым последовало требование отправить посла в Ноль.
Отец был слаб, он едва мог говорить, однако даже через его хрипы и слабое сипение Йоханн услышал привычные оскорбления. Он пропускал их через уши, пока не услышал:
– Они писали… что ты соблазнил чертову мшаури. За один единственный день. Великий Фаррум, – Адала возвел глаза к потолку. – Ты никогда ничего не мог сделать правильно, халвити[1], совсем ничего. Кретин. Ничего нельзя тебе доверить. Наше королевство. Будет уничтожено из-за тебя. Из-за того, что ты не смог держать свой член в узде.
Йоханн боялся, что гнев отца будет ощущаться совершенно иначе, однако все, что он чувствовал сейчас – облегчение. Будто бы ему отпустили все грехи, словно Ципий объявил его всемогущим, перерождением самого Фаррума. Сколько бы он ни корил себя, он не мог добиться этого чувства спокойствия в груди. Поэтому, когда отец вымотался, Йоханн позвал слуг, а перед своим уходом пообещал сам себе, что наконец сделает хоть что-то правильно.
Наконец-то хоть какое-то понимание этого слова обосновалось в его голове и позволило принять ошибки. Если ему удастся сделать так, что его будут почитать, ему будут поклоняться – ему простят все, и это будет правильно. Потому что в это будут верить все: и народ, и совет, и собственный отец, и даже правители других государств.
†††
В этот раз Ноль встретила его неприветливо, у него не было времени дожидаться времени, когда солнце не будет кусать кожу с такой силой. Даже самые сильные метели не доставляли такую боль, словно в тело в кисти рук впивается огромная острозубая акула, одежда, которую подготовили для путешествия по жаркой империи до столицы, оказалась недостаточно легкой, а потому, изнывая от жары, постоянной жажды и головокружения, Йоханн не выдержал и потребовал паланкин, в котором пусть и не было слишком свежо, по крайней мере, он спасал от палящих лучей. Принцу казалось, что он заслужил такой холодный прием от империи, пусть в холодным он и оставался лишь на словах – настоящей пыткой в Ноль с самого основания Региона песков было самосожжение на песке под солнцем, когда человеку давали лишь тонкую ткань, которую он мог подложить под себя, чтобы не лежать на раскаленном песке или, наоборот, укрыться ей, так как с него снимали луцки, после чего его привязывали к огромным кольям, которые вгоняли в песок на десяток метров, и не позволяли двинуться. Йоханн понимал, что ни секунды бы не вытерпел, потому что уже через несколько часов был готов взвыть от зуда по всему телу из-за соленого пота, который катился и раздражал обожженные участки кожи.