Он очнулся посреди храма, не чувствуя собственного тела: парализованному страхом или смертью, ему не удавалось пошевелиться, не удавалось вздохнуть полной грудью. Он, словно эти древние колонны, становился наблюдателем гибели истории: прекрасной, забытой. История тлела неспешно, даже охваченная огнем, она словно бы прогуливалась вокруг, касаясь подолом прохладного мокрого платья всего, что создала собственными руками. Напоследок она дотронулась для его щеки дрожащими пальцами. Откуда-то он помнил это касание – легкое, тревожное и родное. Ладонь легла на его глаза, даруя ему собственное зрение: «теперь ты будешь видеть все так, как вижу я», – сказала она, и он увидел. Он увидел собственное тело, замотанное в саван, растрепанные волосы, орнаментику, выжженную металлом на его собственном лице. Когда-то он знал это тело, знал этого мужчину, знал значение этих знаков на лице. Сейчас он ощущает только боль на тыльной стороне руки – так История наградила его своими дарами. Он попытался поднять руку. У большого пальца бледнел валькнут. Мужчина в мгновение ока оказался в своем теле, ощущая, как сковывающие его движения саван растворяется в воздухе. Наконец о вдыхает полной грудью, но не способен сделать и шага вперед. Звук пламени теряется в стенаниях. История никогда не бывает одна, никогда не бывает одинока. Она ведет за собой сотни душ, когда-либо созданных ей.
– Отныне это твоя ноша, неси ее смело, поскольку ты достоин ее. Не бойся того, что покажут тебе мои глаза, я лишь дарую тебе то, чего другим не постичь и после смерти.
Ноги его потяжелели в тот же миг. Казалось, что миллионы рук схватились за его голени и тянули вниз, ближе к ним. Они карабкались из глубин воспоминаний, требуя, чтобы их вспомнили, желая стать большим, чем просто бестелесной энергией в бескрайнем космосе.
– Тебе дарована сила воскрешения. Пользуйся ею с умом.
– Как я смогу ее использовать?
– Я дарую тебе учителя.
Учитель. Проводник.
Образ возник перед глазами мужчины на долю секунды. Темные волосы, светлые глаза и твердая воля – так выглядела молодость. Ей нельзя было не подчиниться. И он подчинялся. Позабыв собственное имя, позабыв собственную жизнь, позабыв все, что когда-либо было его личностью, он обрел нового себя и новую цель.
– Отыщи ее, – мокрым голосом прошептала История, – Ил…
Ил. Отныне то будет его именем…
Глоток свежего воздуха наполнил легкие. И замер в сидячем положении с широко раскрытым ртом, жадно дыша и не моргая. Глаза заслезились, но мужчина не позволил себе пошевельнуться.
«Не сон…»
Солнечный свет едва достигал его глаз.
Он прислушался: тишина стояла глухая и зыбкая. Отчего-то ее никто не смел нарушать. Не слышался шелест травы или гарканье птиц, Ил не слышал даже стука собственного сердца.
Невозможно, чтобы оно не билось, – рука потянулась проверить, но что-то не дало ему коснуться себя. Плотная ткань обвивала все его тело как липкий кокон. Бывший гусеницей, он обратился бабочкой? Ил мысленно хмыкнул на эти мысли. Держать тело в одном положении было непросто, но что-то поддерживало его за затекшую спину. Не чувствовались прикосновения, не было в этой поддержке человеческого сострадания или любви. Собственная сила, смешавшаяся с чужеродными дарами, крепко держалась за мертвецов, фантомными ощущениями все еще щекотавших его кожу. Это стало его опорой.
Едва дернулся нерв на плече, как Ил тут же принялся разрывать саван, которым был укрыт. Погребение. Он был похоронен в огромной общей могиле – все, что осталось от его прежних воспоминаний. Что-то неуловимое коснулось его мочки, лизнуло прохладным языком и прошептало:
– Чужак.
Женский смех прокатился дрожью по всему телу. Было в этом смехе много знакомого: издевка, страсть, желание жить, красные губы, говорящие с ним – яркие картины того, что осталось где-то позади, до того, как его тело омыли и поместили в кусок тонкой ткани, которая так жестко давила на кости и мешала сделать вздох. Как чужой план.
И моргнул. По щекам стекли слезы, а взгляд начал понемногу проясняться. Вокруг него был сплошной туман. Сотни, десятки, миллионы белых нитей воздуха, сотканных в плотное ледяное покрывало. Облака, спущенные на землю. Ил, возвращенный на нее из могилы. По руке пополз холодок и мириад мурашек прокатился по обнаженному телу. Зуд на бедре, которого он прежде не замечал, усилился. Ил осмотрел себя, короткий невнятный звук, похожий на вскрик, раздался в тишине туманной тюрьмы.