Все его тело покрывали черви. Сильфиды, падальщики. Мухи роем накинулись на него.
«Прочь», – испуганно подумал мужчина, от отвращения боясь даже открыть рот, чтобы ни одно насекомое не попало ему глотку, не нашло новое жилище в желудке, не повредило вновь живые органы. В мгновение все мертвоеды тут же испарились.
Ил поднялся на ноги, стряхивая с себя ощущения мурашек и дрожи. Никого больше не было вокруг. С насекомыми, казалось, пропали последние живые существа на земле.
– …
«Эй!»
Ил попытался крикнуть, разрушить эту пугающую до чертиков тишину, но изо рта вышло только шипение.
«Что происходит?»
– …
Каждая попытка озвучить собственные мысли заканчивалась провалом. Ил шепелявил, во рту, казалось, не было свободного места, язык не ворочился. Мужчина резко выдохнул через рот, вываливая язык наружу. Ничего. Он схватился грязными пальцами за пустоту, что-то, что должно было быть там, но что безвозвратно исчезло, оказалось не наполненностью, а жеордой.
Ил был подобен каменному изваянию. Неровные края рта, синеватый оттенок некогда смуглой кожи. Живот свело судорогой. Мужчина ощупывал собственное лицо, ощущая легкие впадины на лбу, висках и щеках – все то, что он видел во сне, выжженные орнаменты, клеймо прошлого. Никаких отголосков, лишь побеждающий его страх и паника. Он камень, бывшее извержение вулкана, застывший в облике человека. Воскрешенного, обладающего правом воскрешать других.
Покуда мертвые восстанут из могилы,
И мир заволокут кровавых рек салила[1],
Богиня перст вонзит в пустоты Эймир,
Прощаясь с Фаррум, Олом, Бэке, Лдаир.
Хриплое старушечье пение звучало далеко, но настолько отчетливо, будто бы сам Ил сейчас лежал у женских дряблых коленей, пока старуха некогда звучным и мелодичным голосом напевала старые песни-легенды. Он никогда не слышал этой песни прежде, но слышал имена, которые ровной строкой все глуше звучали из уст старой женщины. Эта песня словно говорила ему историю прошлого, когда еще не было разделенности мира на множество родов и государств. Ил по-прежнему не помнил собственной личности, но имя богини своей не мог забыть.
«Лдаир – госпожа земель и песков. Повелительница золота и платины. Создатель каменных дворцов и мраморных храмов, которые затмевает одно только сияние ее рук и лица. Пугающе прекрасна, как песчаная буря, чья кожа горяча, словно пустыня под палящим солнцем. Единственная владычица сердец нашей страны …», – мысль Ила прервалась. Он не мог вспомнить место, где был рожден, место, что называл когда-то домом. Там, где он сейчас находился, не было песков и палящего солнца, а воздух был влажным и холодным, как едва рассеивающийся туман.
Ил огляделся: вокруг все еще не было видно ничего, кроме теней, возвышающихся над землей. Пение старухи послышалось ближе. Кряхтя, женщина подошла к нему.
– Эк невидаль. Чай ожил мертвец, да? – она вцепилась сухими морщинистыми пальцами в его щеки, осматривая голову. – Не боись меня, вика[2], я тебе помогу, раз такова воля Богини.
Цепкий взгляд отпустил его раньше, чем старая рука. В Ила полетела холщовая ткань. Пахло воском, свежим ветром и травой. Откуда у старухи с собой подобная вещь?
– Укроися ток, вика, нечего показываться людям. Лица тоже скрыть придется. Как ты помер на нашей земле, чужак?
Чужак. Молодой женский смех снова прозвучал в ушах. Она говорила это слово с желанием. Старуха – так, словно знала о нем все.
†††
Когда с лица Логас сняли мешок, девушка едва могла открыть глаза. Плечи ныли так беспощадно, словно она выполняла всю охотничью работу в племени на протяжении последней недели. Она не помнила, сколько времени прошло в действительности: последнее, что видела девушка, было ожесточившееся лицо одного солдата из королевской гвардии. Она не поняла ни слова из тех, что ей говорили, и практически не ощущала присутствия Дизы рядом, хотя почему-то стойкая уверенность в том, что он рядом, не оставляло ее в те мгновения, когда она оставалась в сознании. Ей не давали воды и еды, и, хотя желудок перестал урчать и напоминать ей об этом, в голове набатом стучала мысль: пожалуйста, мне бы только один глоток воды. Будь девушка в состоянии трезво мыслить, она бы понимала, что одного глотка было бы мало. Не позволяя отчаянию захватить ее сердце, Логас искренне верила, что, если кто-нибудь услышит ее мольбы, он спасет ее от жажды. Она верила, что Диза выполнит обещание и поможет ей, даже если за последние несколько дней она забыла не только его лицо, но и звук его мальчишеского голоса.