– Это неправда, – шептали тени. – Ты любишь своего родителя, как бы ни пытался взрастить в своем сердце семя ненависти.
Его плеча коснулась холодная мужская рука. Рогир не заметил, как оказался на деревянном полу, вытащив меч, лежащий с ним в одной постели, из ножен. Стараясь не кричать, он только тяжело дышал, глотая пот, ручьями катящийся по его лицу. Он размахивал длинным мечом так, словно он мог защитить его от теней. Их становилось все больше, они кричали ему что-то, что он по-прежнему не мог разобрать.
– Рогир, Рогир, остынь! Рогир, трихте[3], держите его за руки, пока он…
Раздался чужой выкрик, переходящий в шипение, и на него вылился, казалось, целый чан ледяной воды. Рогир раскрыл глаза, расслабил руки – меч, в который он вцепился, как в последнюю соломинку, выпал и задребезжал.
– Что происходит? – голос спросонья звучал хрипло.
Его окружали другие рыцари. Они все были в общей спальне в военных казармах. Стояла глубокая ночь.
– Фис путан[4], – прорычал один из мужчин, стоявший прямо перед ним и держащийся за косяк. Из его ладони, сжатой до всей силы, капала густая кровь. – Убить меня решил? А, принц, – последнее слово он выплюнул с такой ненавистью, что слюна его, попавшая на плечо Рогира, прожгла, казалось, даже рубаху, – если сын короля, так и мечом размахивать можно направо и налево? Трихте! Принесите чистую тряпку мне, быстро! и спирт!
Пока он кричал на остальных, до молодого человека доходил весь смысл сказанного.
– Командир? – сглотнув, уточнил Рогир. – Умоляю, простите, я не-
Не договорив, он схватил свою накидку со стула рядом и выскочил из казарм, следуя ритму бешено бьющегося сердца. Он ранил командира – единственного, кто принял его после отречения и отнесся к нему, как ко всем остальным. Еще никогда ему не удавалось довести Кольта до такого бешенства, но ночные кошмары усилились в преддверье второго зейта – самого страшного сезона в Маилисе, и Рогир совершенно перестал отделять сон от реальности. Порывы бешенства и истерии, как называл это Гост, с возрастом только усилились. Сегодня он впервые ранил человека, навредил своему, можно сказать, второму отцу, который никогда не поднимал на него руку и наказывал только когда молодой человек действительно ошибался. Виски бешено пульсировали, когда он, споткнувшись о камень, повалился на землю и покатился с пригорка вниз. Стирлица, вскрикнув, взмыла ввысь, и этот звук, так похожий на его отчаянный плач в ночь смерти матери, застрял в ушах. Морок, нашедший на него во сне, спал. Жесткая земля и мелкие камни, царапающие кожу, пока он не остановился, вернули ему чувство реальности. Боль единственная всегда была настоящей – и она помогала ему прийти в себя. Но Рогир боялся боли настолько же сильно, как смерти, и в своей трусости он никак не мог заставить себя причинять ее себе, чтобы его начинающееся безумие не навредило другим людям.
Когда он добрался до золотого озера, в свете звезд, ослепляюще прекрасных и живущих исключительно в сотнях и тысячах световых лет от планеты, он единственный раз за много недель почувствовал себя в безопасности. У золотого озера в это время года было страшно холодно, и тонкий плащ не спасал его, особенно после того, как его облили ледяной водой. Но о том, чтобы согреться в дымящейся воде, не могло быть и речи – он помнил все рассказы матери об обманчивой природе, которая порой заманивает путников самыми желанными подарками и обещаниями, а после приводит их к смерти. Слушать эти легенды ребенком было совершенно не то же самое, что вспоминать, когда тебе приближается семнадцать лет, – когда ты практически стал взрослым человеком, не приходится думать о каких-то мифических врагах, зная, что они тут, за несколько сотен гой[5], и добраться до них возможно, по меньшей мере, за пару недель – это ничто в сравнении с тем, какие расстояния они уже преодолевали: пусть не он сам, но уже посвященные в рыцари мужчины, рядом с которыми он стоял, его отец и Гост – все они за свои годы посетили все известные им страны, далекие и такие различающиеся друг от друга, а все еще не узнали и половины территории их огромной планеты. Рогир был действительно трус, потому что он честно признавался себе, что ни за что не свете не покинул бы своей страны, разве что только вместе с огромным числом товарищей, друзей, чтобы защитить Маилис и своего короля.