Илу хотелось расспросить Кирку обо всем, даже если он не знал, о чем именно спрашивать – хотелось слышать человеческий голос, настоящий, который, быть может, как щипок гусенка, доказал бы ему, что он жив.
– Я уже многие годы живу одна, похоронила здесь всех детей и внуков, хоть сама и нездешняя, прибыла из уже разрушенной деревни десятилетия назад. Смысла жить давно уж не было, а коли так думаешь – то ничему и ни за что тебя не растормошить. Это все точно смерть, Вика. Нет ничего страшнее, чем потеря родных, даже собственная смерть – всегда остается надежда на то, что ты все позабудешь или встретишь их однажды. А я была мертва изнутри, хотя плоти моей точно приказали поддерживать во мне жизнь.
Но однажды пришла ко мне во сне Богиня – та самая, что тебя воскресила, – в такой красивой белой тоге. Ткани струятся плечам и спине, руки в золоте, глаза – точно волны морские в грозу. Она смеялась, сидя на моей кровати и гладя мою руку горячими пальцами, а ее волосы, словно ночная мгла, оплетали весь дом, не позволяя ничему и никому войти или выйти. Богине не нужно было ничего говорить: я знала, что однажды она ко мне придет, и все же я ждала, когда ее губы произнесут хоть слово, с благоговейным трепетом. Как ни странно, когда она заговорила, я не слышала ничего, только шелест листьев, едва заметное касание теплого ветра и движение водной глади. Но я поняла каждое слово.
Кирка резко замолчала, а Ил, оглядевшись вокруг, снова с удивлением осознал, что они оказались у ее дома.
Мужчина раскрыл рот, беззвучно спрашивая: как подобное возможно?
Старуха только хитро улыбнулась:
– С тех пор я и служу ей. И ты служи ей Вика, не то останешься чужаком да мясом на съедение червям. Живи, покуда можешь жить. Я не хотела жить, но мне дали новый смысл, а потому я делаю свое дело.
Главным вопросом оставалось только одно – в чем заключался путь самого Ила.
[1] Местные морские грызуны, живущие на мелководье у берегов морей и океанов в Таймридж и мигрирующие в более сухие районы в Геймридж, где переживают его в спячке под слоем снегов.
[2] Вбирающие солнечный свет днем и отдающие ночью плоды дерева.
[3] Рынок.
Глава 23. Медуница
Первозданные цветы, первые, что распускались в Тсамридж розовыми лепестками с короткими мягкими стеблями – они были еле заметны на полянах, и было несложно затоптать бутоны-хамелеоны, если не прислушаться к душистым ароматам, витающим вокруг. Они отцветали настолько быстро, что нередко уже на следующий день розовые цветы превращались в красные, после в фиолетовые, и за несколько дней уже синие цветы замертво падали на землю под возвышающимися над ними новыми бутонами, все такие же прекрасные. Медуницу местные собирали, чтобы лечить кашель, засушивали молотые цветки, чтобы можно было прожить лютый Геймридж с колкими ветрами, приносящими за собой сотни и тысячи смертей деревенских и даже придворных. Одни года их собиралось так много, что на продавали маргатхах, особенно на главном маргатхе у озера Рейте[1].
Караваны, прибывшие на торговых кораблях в столицу, длинной вереницей кружили у Рейте, прежде чем осесть, расставить лари и несколько дней продавать сотни и тысячи диковинных товаров, антикварные статуэтки, украшения, что носились еще во времена Регионов. Местные продавали травы и меха – купцы и простые жители, охотники, желая получить как можно больше выгоды перед Геймриджем – все знали, что нет времени более смертоносного, а потому покупали и продавали так, словно у них больше не будет возможности сделать ни того, ни другого. В эти семь месяцев никто не приезжал в их края. Випада была прекрасна, но во всем мире знали: чем сильней красота, тем она опасней, а потому боялись не только приближаться к землям, но даже заговаривать с путешественниками из королевства. Глупые страхи.
Стояли последние дни Тсамриджа, когда Ил, воскресший, наконец-то оправился после своей смерти. Кирка отправляла его на малые маргатхи, заставляла помогать по хозяйству и вечно говорила про Богиню и про его новые силы, заставляя даже во снах искать тень той неизвестной, что должна была стать его проводником в мир его собственных сил.
Маргатх у Рейте выглядел величественно. Великолепный сияющий лед синей озерной глади отражал едва теплый солнечный свет. Крупные драгоценные камни в одеждах и украшениях, фигурные стеклянные сосуды с переливающимися разноцветными жидкостями внутри, граненая посуда, отлитые щиты, гербы с изображенными на них зверями и птицами, резные традиционные кинжалы Ноль, медные статуэтки – все это ослепляло, а вокруг каждого ларя столпилось несколько деревенских детишек, укутанных в теплые пальто, у некоторых лавочек стояли молодые люди и девушки в сопровождении горничных и стражников – все со спокойными лицами, будто бы видеть подобные товары было давно уже привычно.