Она выходит к нему из света. Ее каштановые волосы обвивают ее обнаженное тело: она не стыдится его, а ему нет нужды смотреть. Между ними ни единой доли притяжения инстинктов, только тепло рук друг друга, когда она тушит это опаляющее пламя и дарит облегчение от этого убивающего чувства внутри.
– Прости, что я все еще не рядом. Но ты должен сам меня отыскать. Там, где кончается твое имя, начинается мое, и я много ближе, чем ты думаешь, – ее голос на мгновение прерывается, – ил. Ты не должен бросать попытки. Мы должны найти друг друга, не отпускай мою руку.
– Кто ты? Назовись, покажись, где мы найти тебя?
Ил видит перед собой одни только потрясенные и полные отвращения лица: это не ново, но отчего-то эти люди кажутся ему ещё более гадкими, чем они думают о нем.
– Гарси лъи, жнём жёрвен, гивья[2], – собственный голос лип к гортани, связки были напряжены настолько, что издаваемый рев Ил ощущал как нечто инородное. Он ощущал эту жуткую боль, которую испытывали цветы и деревья, погибшие напрасно дети и животные – не для выживания, а для роскоши, для отличия, для того, чтобы доказать свою власть. Убийство ради убийства.
Ступней в тонких сапогах коснулась ледяная вода. Перед глазами стояла пелена. Он не почувствовал первый толчок, прошедший по самому дну озера. Лед тронулся, когда вода резко поднялась вверх, волной сметая на своем пути палатки, мини-караваны. Запряженные лошади, вставали на дыбы, беспокойно ржали, пока в телеги и кареты усаживались их хозяева. Некоторым удалось сбросить с себя пытающихся оседлать их людей, отцепиться от упряжи и ускакать подольше, пока под их копытами трещала земля, грохотали камни, падая в образовавшиеся бездны. Ил стоял неподвижно, наблюдая, как дамы в тяжелых мехах, золоте и камнях с трудом движутся к спасительному холму и как они падают на колени и после срываются в них, издавая всего один испуганный крик. До него доносился плач матерей, оставляющих покалеченные тела своих детей на съедение стихии. Островок прекрасной природы, захваченный алчностью и жаждой наживы – таким это место видела Богиня и только смертью она была готова ответить на нанесенную ей боль.
Озеро завихрилось: бездна утягивала за собой всю воду, дарившую жителям воду и пищу. В несколько мгновений остались только голые камни и сухая земля. Трещина на дне начала сужаться, пока не осталось узкое отверстие: с хлюпающим звуком из него тонкой струйкой хлынула грязь. Густая жижа, плотная и вязкая с тухлым запахом, истончаемым из самых глубин, постепенно наполняла бывшее озеро. Из глубоких трещин отовсюду подобно гейзерам фонтанировала жидкость: горячая смесь из воды, земли и песков, нефти брызгала во все стороны, обжигая еще живых и укрывая тела мертвых.
Ила вели по редким каменистым тропам, не тронутым новообразованными болотами. Зрение его постепенно возвращалось, что нельзя было сказать о чувствах. Возвратив к жизни его тело, Богиня не вернула ему его душу. Он не чувствовал вину за причиненные смерти, за крики и плач, ему было больно за напрасно убитых зверей, чьи души уже не вернуть в потрошенные тельца.
– Ты не будешь испытывать тоску, ты не будешь чувствовать вину за то, что должен делать, потому что отныне и навсегда ты принадлежишь мне, Наил.
Женский голос пронесся среди деревьев с гарканьем птиц. Она больше не звала его чужаком, лишь именем, на которое отозвался слух.
– Наил, сзади! – чей-то хриплый медвежий голос рыкнул откуда-то слева. Наил ощутил толчок в плечо.
– Чего стоишь, они нагонят нас, хватай картину и беги, хорде, быстрее же, Наил! – женский звучал еще грубее, но в нем слышались слезы и страх.
Мужчина обернулся, но вокруг никого не было.
«Если я не должен испытывать тоску, почему воспоминания о той жизни все равно всплывают в голове?»
Он не знал ответов на свои вопросы, но теперь он наконец мог их задать.
Чтобы дойти до дома Кирки, нужно было идти прямо и никуда не сворачивать. Он поднялся на холм и шел по прямой тропе как тогда, несколько дней назад. Покосившийся дом оказался нетронутым стихией: был ли он заколдован или просто находился под покровительством Богини, но даже практически слетающая с петель дверь держалась также, как и всегда. Внутри было пусто. Ни животных, ни старухи. Нехитрая мебель выглядела заброшенной, на печи и горшках, из которых только вчера вечером они с Киркой ели похлебку, оказались затянуты паутиной. Полки покрыты толстым слоем пыли.