— Слушай, даже для Канта норма красоты — средняя величина. Он предлагал взять сто силуэтов мужчин и наложить их друг на друга — наиболее затемненная часть может служить эталоном…
Я говорила о Канте, но имела в виду себя: у меня тогда тоже оборвалась высокая нота любви, и я искала счастья среди средних величин.
— Нин, честно? Даже для Канта! — Ксения закончила вскрикивать, повисать на мне и спросила: — Может, фамилия моя виновата? — У нее была фамилия Вагон. — Прицепляюсь к паровозу, так сказать… Душечка-два такая. Я ведь тоже на втором курсе была влюблена в преподавателя — Соломона, как чеховская Оленька — в учителя гимназии… И я растворяюсь в них — каждый раз.
И Ксения тут же смешно разыграла чеховскую Душечку: “Свят! Свят! Свят!” Слова были не чеховские, но все же как бы старинные, а молодой голос чуть съехал набок в пародийной интонации. Она изобразила, как Душечка в летний денек пробует ужин для мужа, затем — мальчика Сашеньку “верхом на палочке” (швабре). Здорово у нее это получалось, талант не спрячешь…
Как из деталей автомата можно собрать только автомат, так из девушек, изучающих Тургенева и Чехова, могли получиться только тургеневские или чеховские женщины.
Ксения несколько раз произнесла: “Душечка-два”, словно ждала, что я буду ее переубеждать. И я стала переубеждать:
— Что значит — растворяешься в каждом? Соль, растворясь, не исчезает в воде, она изменяет воду, которая становится солоноватой. Все нормально. Как в Акчиме говорят: где мило — там глаза…
— Пойми, ведь я как будто не живу, когда Стаса нет рядом! Словно кислород есть только возле него!
— Наоборот, — сказала я, — ты своей любовью создаешь дополнительный кислород.
Этот обмен волнениями (не мыслями же — откуда мысли в таком возрасте) нас тогда как-то особенно сблизил.
Вскоре у сына Стаса (в первом браке) начались проблемы: ноги отнялись. Возможно, тут произошел перенос — мальчик пяти лет очень переживал уход отца, а отец ведь ногами ушел… Стас решил вернуться в семью. Ксения о прощальном свидании рассказывала, повторяя:
— А борода на плече. А борода на плече.
— Почему?
— Оглядывался. Уходил и оглядывался.
Она вдруг решила уехать в Питер — там получила комнату (вела при домоуправлении театральный кружок). И вскоре вышла замуж за эсперантиста. Конечно, выучила эсперанто. Мы переписывались. Она даже в Венецию съездила с мужем по линии эсперанто.
Нет, я пропустила архитектора. Сначала она в него влюбилась, писала мне об “архитектурном самолюбии” и архитектуре тишины. Архитектор звал ее Августейшая Ксения. Но не сложилось…
И вот после — замуж за эсперантиста. Детей у них не было.
Когда муж вдруг решил перебраться жить на Запад, Ксения за ним не поехала. Значит, не Душечка! Душечка все разделяет с любимым. А Ксения — не все. Так Софья Андреевна не разделила взгляды Толстого (в конце жизни).
Но на самом деле — если серьезно подумать — Душечек не существует! Если б чеховской Душечке, как жене Толстого, пришлось выбирать!.. Она бы тоже за детей своих заступилась, не дала их нищими оставить. А Ксения родину не захотела оставить.
Она любила писать письма. Даже ее вступительное сочинение — помню — было в виде письма: “Здравствуй, Галка! Я сдаю вступительные экзамены, свободная тема сочинения… такая-то… А помнишь, Галка, мы сидели на уроках литературы на одной парте и мечтали о…” Модно тогда это все было: Галки-парты… Считалось, что раскованность…
Сейчас уже она не про парты писала мне, а про бессонницы.
“Сегодня не спала и решила ставить цвета напротив поэта:
Пушкин — красное и черное,
Цветаева — золото с красным,
Ахматова — черное и белое,
Бродский — коричневый с белым,
Блок — синее и красное…”
Затем Ксения подружилась с молодой питерской художницей и полностью растворилась в этой дружбе (ничего грешного, не подумайте). Двадцать один год тому назад она с нею ездила к тете под Пермь, и на три дня они останавливались у нас.
— Понимаешь, Нин, я перелюбила, теперь даже думать о мужиках не хочу. Слишком жирно для них — производить моей любовью дополнительный кислород, правда? — Когда Ксения это произносила, к ее лицу как бы прильнула маска из тончайшего огня.
Художница научила Ксению маслом писать кошек и продавать на Невском.
— Я то на красном фоне их делаю, то на синем, быстро раскупают!
Правда, после я узнала, что подруга-художница, видимо, пожалела, что научила этому Ксану. В общем, они раздружились.
Потом мой сын ездил в Питер с другом. Ксения тогда держала собаку по имени Дунай и была вся в этом. Как раз Дуная кто-то облевал, пока она заходила в булочную, собаку привязывала… Сын рассказывал, что Ксения чуть не заболела от переживаний.