— Я скучал без тебя, — тихо прорычал царь, ставя внука на землю.
Царица ласково улыбнулась.
— Я рада это слышать. Могу ли я просить тебя о небольшом подарке, мой господин?
Син-аххе-риб не успел ни нахмуриться, ни рассердиться: Закуту кокетливо коснулась пальчиком его губ и снова зашептала на ухо.
— Да, да, да. . . — охотно согласился с ее просьбой повелитель Ассирии, сдаваясь перед женскими чарами.
Он дал ей слово, что до окончания пира не будет встречаться ни со своими сановниками, ни с министрами, ни со жрецами и не станет обсуждать ни с ней, ни с кем другим дела государственные.
После короткой остановки царская процессия снова двинулась ко дворцу, но теперь уже стражникам пришлось расчищать дорогу от напирающей, ревущей в исступлении толпы, пришлось поработать щитами и копьями, напомнить жалким людишкам, что они есть пыль под ногами великого владыки, что не пристало им вставать на пути царя всех царей, что имя его свято, а помыслы чисты.
— Назад! Грязный раб! — кричал один из воинов, отталкивая к обочине молодого долговязого раба, попытавшегося поднять с брусчатки серебряное украшение, в сутолоке обороненное его хозяйкой на землю.
— Нет, нет! Не бейте его! — заступилась за раба девушка в богатом хитоне[17]. — Хатрас, оставь его. Оно того не стоит.
Она была невысокого роста, бледная, болезненного вида, худенькая, с неправильными и совсем мелкими чертами лица, и только лучистый свет ее черных глаз мог привлечь внимание мужчины.
Ее звали Элишва. Элишва, дочь учителя Атры, сестра царского писца Мар-Зайи.
Раб же, сопровождавший ее, был скифом, о котором ее брат рассказывал Арад-бел-иту.
3
За два года до падения Тиль-Гаримму.
Урарту. Окрестности города Эребуни[18]
Гор и Асатур, сыновья достопочтимого Киракоса, наместника Эребуни, восемнадцати и семнадцати лет, тонкие и невысокие, будто девушки, безусые наглецы в дорогих одеждах с коротко стриженными черными волосами, возвращались домой из царской столицы без охраны, во всем полагаясь на резвость своих прекрасных несейских скакунов[19] вороной масти.
Обычно дорога из Тушпы[20]в Эребуни занимала восемь суток. Братья вознамерились сократить ее вдвое: пробирались горными тропами, переправлялись через водные преграды, не тратя время на поиск брода или моста, и совсем мало спали. На третий день, едва рассвело, они оказались у реки, за которой начинались земли их отца.
Белесый туман пятился в низины, воздух наполнился звонкими перепевами птиц, но небо все еще оставалось серым, неторопливо встречая день. Братья ехали в полудреме, позабыв об осторожности, мечтая о мягких перинах и сытном обеде. Гору даже приснился сон. Приятный, цветистый, такой осязаемый… Он гнался за девушкой, которую повстречал на свадьбе друга, но черноокая красавица все время ускользала, смеялась над ним и, вбегая в речку, обдала его брызгами. Он бесстрашно бросился за ней в ледяную купель, провалился с головой в омут, а вынырнув, вдруг услышал тревожный и тихий голос брата:
— О боги!
Одновременно до него донеслось ржание лошади — чужой лошади! — и то, как его Ворон ей призывно ответил. Чувство опасности можно было сравнить лишь с той же ледяной купелью.
Гор сразу открыл глаза и увидел впереди, по ту сторону брода, не меньше десяти рыжебородых косматых воинов в кожаных доспехах, на низкорослых пегих лошадях. Остановившись, чужаки жадно присматривались к нежданно-негаданно свалившейся им легкой добыче и о чем-то переговаривались.
— Скифы, — протолкнув комок в горле, сказал Асатур. — Думаешь, не пропустят?
— Ты предлагаешь сунуться им в лапы? Поворачиваем. Не торопись. Переправимся выше по течению. А погонятся — без труда оторвемся. Ни Ворона, ни Задиру им не догнать.
— Глянь-ка.
Один из скифов подняв руку, двинулся им навстречу, знаками призывая не бояться его.
— Может они заблудились? Или от нас едут? У царя Руса с ними мир. Подождем?
— Ох и не нравится мне это, братец…
Кочевник ехал, выпустив поводья, положив руки на бедра, словно показывая, что не собирается браться за оружие. Он был ненамного старше братьев, но долгие походы, частые схватки с врагом, невзгоды, да и вся кочевая жизнь гораздо раньше превратили его во взрослого мужчину.
Лицо у него было почти квадратное, лоб высокий, зеленые глаза — немного раскосые и широко расставленные, рот прятался в короткой, но густой светлой бороде. Русые сильно взлохмаченные волосы свободно ложились на плечи. Худой, но высокий, он смотрелся на своем скакуне почти смешно, как на пони, однако холодный взгляд кочевника подавлял всякое неуместное желание над ним издеваться, а лук, испещренный множеством зарубок — свидетельств чужой смерти, — взывал к уважению.
17
18
19
20