И от этого было не легче. Полине казалось, что мир наводнился незнакомцами, с которыми она разговаривала на другом языке, и чтобы скрыться от этого языкового барьера, она все больше времени проводила в доме у родителей. И рядом с ней практически постоянно был вернувшийся со съемок Родион.
Когда по дому разносились плавные скрипичные рулады, они выходили на улицу. Закутанные с ног до головы (сухой сентябрь сменился сначала дождливым, а потом и холодным октябрем), выпускали тепло своих дыханий в никуда так же, как когда-то дарили свои мысли друг другу. Теперь мысли находились на тяжелом амбарном замке, варились внутри в огромном стопудовом котле, пока сами обладатели этих мыслей переносили присутствие друг друга.
Ну, точнее, это Полина переносила. Или Полина думала, что это Расков так переносил ее присутствие.
…Полина потянула за ветку рябины, сорвала гроздь ягод и отпустила — ветка взметнулась вверх, разбрасывая по воздуху листья. На черной Полининой перчатке краснели алые ягоды.
- Так что было дальше? — прервала она их с Родионом чинное молчание, наступившее во время разговора о его отце: из дома раздался резкий пассаж и оба на какое-то время замолчали, заслушавшись.
- Дальше… он рассказал мне про мать. То, что не знает и, надеюсь, никогда не узнает Катька. Как сначала долго подозревала его в изменах, как полюбила другого человека, как тосковала по нему, когда они не виделись. Она сбежала в первый раз ненадолго, — тот человек ее бросил. Она сходила по нему с ума. А потом он вернулся и позвал ее, и… Все это бред, Полька.
- Нет. Не бред. — Она замотала головой лихорадочно, как будто цеплялась за эту нехитрую историю. — Расскажи.
Не отводя от Полины тяжелого взгляда, он вздохнул.
- И она собрала чемоданы. И когда она начала метаться — оставить нас или взять с собой, когда только подумала об этом… отец не разрешил ей забрать детей.
— Почему?
- Он не запретил бы ей, если бы она не сомневаясь, захотела взять нас. И потом, когда сказал ей: или остаешься, или забираешь детей с собой — всего лишь проверял ее. Но она не взяла нас сама.
- Может быть, она просто не хотела брать вас в ту неустроенную жизнь!
— Какой бы не была та жизнь — она никогда, даже потом, не сделала попытки вернуться назад, понимаешь? Даже увидеться с нами не хотела! Не позвонила, не написала ни строчки… У нее была для этого уйма возможностей.
Полина помолчала, глядя на высокие прутья забора.
- О чем ты думаешь? — спросил он настойчиво, будто ожидая ее одобрения или подтверждения чему-то.
Она пожала плечами.
- Думаю о ваших с отцом отношениях. Годами вы не могли прийти к согласию, постоянно ссорились, едва ли не до ненависти доводили друг друга, и вот сейчас он рассказывает историю о твоей матери — историю, из-за которой и испортились ваши отношения, и после этого ты… веришь ей.
- Просто… наверное, ему нет смысла врать мне здесь, понимаешь? Незачем придумывать такую запутанную историю — если бы он хотел, он бы отправил меня к матери еще очень давно. А если бы она хотела, она всегда могла бы вернуться за нами, хотя бы позвонить! Но она не сделала ни одной попытки. И сейчас… выходит, что я только-только начинаю узнавать своего отца.
- Везет тебе.
Она слишком сильно отводила взгляд, слишком прятала глаза, слишком натягивала шарф — Родион не выдержал и бросил в нее горсть желтых листьев. Она отвернулась, вскрикнув, но на губах ее Родион заметил быстро промелькнувшую улыбку. Тень улыбки прежней Польки, но Расков все равно засчитал ее за хороший знак.
- В конце концов, — ставя точку в их разговоре, заметил он, — я только сейчас задумался, что никогда не хотел найти ее. Столько лет упрекал отца — и ни разу, хотя бы, чтобы доказать себе, что он неправ… Вот Машка, например, у меня перед глазами был ее пример, а ведь она столько лет подряд пыталась найти отца, собирала какие-то доказательства, выяснила, что он уехал в Европу, нашла его адрес. У меня ни разу не появилось подобное желание. Все-таки… дети не должны искать подтверждения родительской любви. У них даже мысли такой не должно возникать.
Они поднялись по ступенькам, он открыл перед ней дверь.
- И когда ты успел так помудреть? — тихо поинтересовалась Полина.
Вика еще не закончила, хотя от Паганини давно уже перешла к Григу. Глаза ее были полузакрыты, как и всегда в такие минуты, и Полина искренне ей завидовала. Как будто она перемещалась в иную Вселенную, где боль и тоска были настолько абстрактными понятиями, что растворялись от волшебного прикосновения к скрипке. Полина знала совершенно точно — боль не растворяется. Как не растворяет ее снотворное, не растворяют слезы, не растворяет музыка. В такие моменты душа твоя зависает между небом и землей, и парит, парит там в невесомости. Но невесомость заканчивается и вместе с ней приходит отрезвление.
- Все, — неожиданно хлопнул по столу вошедший в комнату отец. — Мы уезжаем.
Полина с Родионом так и замерли на пороге. Вика оборвала свое соло на резкой ноте и повернулась к мужу.
— Куда?
- Я беру нам троим путевки. Польша. Отель. Две недели. — И добавив, обозрев каждого человека в комнате. — Просто… я не могу видеть, как мы и дальше замуровываем себя в доме.
Полина и Вика неожиданно переглянулись. И утопили растерянность в своих взглядах.
Вряд ли они были готовы к реальной жизни.
Вечером на кухне Родион просил не забирать Полину. Он объяснил все честно и правдиво. Он предъявил все возможные аргументы ее отцу, пока мать и дочь вяло ковырялись в тарелках в пустой столовой. Он уверял, что даже смени она двадцать Польш, всем вместе им не выйти из этого состояния скорби.
Отец Полины слушал-слушал, а потом недоверчиво хмыкнул.
- Интересно и складно ты говоришь, Родион… Вот только не будет ли хуже, если она останется здесь одна? Даже если нас не было, всегда была Нина… — голос его пресекся, но он справился и выплыл на нужную интонацию. — Честно говоря, не могу похвастаться тем фактом, что воспитал их обеих. По крайней мере, после 14 лет.
Он помолчал, задумчиво качая головой, а потом неожиданно добавил (хотя Родион уже и не ждал от него ответа):
- Забавно, что вам с Полиной пришла эта мысль в голову одновременно. Она тоже просит оставить ее в доме.
- Просит?
— Да. Я и не думал разрешать, пока… — он красноречиво посмотрел на Родиона.
- Да. — Ответил тот. — Понятно.
- Ну еще бы, — усмехнулся глава семейства и вышел, похлопав Раскова по спине и оставив его в достаточно смятенных чувствах.
* * *
Иногда его будто волной толкало в грудь, он делал судорожное дыхательное движение и пытался понять, зачем все это делает. Почему, несмотря на ее равнодушие (вполне понятное), ее попытки показать, что она ни в ком не нуждается и особенно в нем, почему он продолжает нянчиться с ней, забывая о своих делах, проблемах, планах, почему он даже толком ни разу за последний месяц не задумался о своей жизни серьезнее, чем как о малоприятной и неволнующей его вещи.
Ответы напрашивались сами собой — и разные, но все увиделось несколько иначе, когда он набрел в гостиной на их старую фотку: обоим лет по 13–14, взгляды независимые, сидят плечом к плечу, закинув ноги на впереди стоящий стол или стул… У него волосы немного светлее, чем сейчас, а она — темная, еще не успела перекраситься, хоть до этого и недалеко. В остальном — почти никаких отличий. Он перевел взгляд на фотографию, которая стояла рядом, и перестал улыбаться. Нина и Полина стояли рядом и обнимали друг друга за плечи. Странно, почти невероятно похожие внешне.
Неужели и он начинает жить жизнью Полины, как она жила жизнью своей сестры, ее интересами, мечтами и даже ссорами с ней? Нет…
— Мы мало изменились, — проговорила она, стоя за сего спиной.
— Нет, — он обернулся. — Изменились. Изменились, хоть тебе и хотелось бы, чтобы это было не так. Мы выросли.