Записав имя, фамилию и занятие явившегося с повинной, глубоко пораженный помощник полицейского комиссара приступил к допросу:
— Что толкнуло вас на преступление, в котором вы признаете себя виновным?
— Это не преступление, сударь, а справедливое возмездие. Так по крайней мере говорит один человек, и я ему верю.
— Кто он такой?
— Неужели вы принимаете меня за доносчика?
— Объясните в таком случае, чем было вызвано то, что вы называете «справедливым возмездием»? Почему вы покушались на жизнь господина Руссерана?
— Мы считали его своим благодетелем, а он обесчестил мою сестру.
— Чем вы можете это доказать?
Никаких конкретных доказательств Огюст представить не мог. Ведь даже Анжела ему не призналась! Он чистосердечно поведал о своей беседе с сестрой, о попытке хозяина купить его молчание и заплатить деньгами за честь Анжелы. Разве это не было явной уликой?
Помощник комиссара снова спросил, чем Огюст может подтвердить свои слова.
— Но, сударь, ведь хозяин-то не умер, — возразил юноша, — стало быть, он сам может сказать, солгал ли я?
Помощник комиссара предложил Огюсту подробно изложить все обстоятельства дела, а затем приказал взять юношу под стражу. Сопровождаемый двумя полицейскими, один из которых держал за руку маленького Алкида, молодой Бродар был отправлен в тюрьму, где уже находились его отец и сестра.
XXXII. Встреча
Расставшись с Огюстом, Леон-Поль направился к особняку Руссеранов. Дойдя до изящной решетки из кованого железа, он присел на скамейку и стал обдумывать, что скажет жене предпринимателя, пытаясь в то же время предугадать, что собиралась сообщить ему г-жа Руссеран.
Перед особняком, построенным в стиле Людовика XV, все еще слонялось много народу. Хотя было известно, что жизнь заводчика вне опасности, весь квартал не переставал волноваться. Знали и о не совсем обычной причине нападения, и смелость покушавшегося возбуждала интерес публики.
Среди любопытных Леон-Поль приметил одного старика. Его густая борода и седые волосы, высокий рост, лукавое выражение тонкого лица привлекли внимание бывшего учителя. С безразличным видом старик прогуливался вдоль решетки. Поравнявшись с той или иной группой зевак, он внимательно прислушивался к их разговорам. За ним, словно тень, следовал человечек в черном мешковатом сюртуке, покрой которого вполне гармонировал с физиономией владельца. Сдвинутый на затылок цилиндр придавал этому коротышке вид праздного гуляки, несмотря на настороженное выражение лица и испытующий взгляд. Время от времени он обменивался со стариком несколькими словами или жестами.
Наконец старик уселся рядом с учителем и осведомился, проживает ли он в этом квартале.
— Не более, чем вы, — ответил Леон-Поль.
— Почему вы решили, что я нездешний?
— Потому что у вас лиманский акцент[45], если не ошибаюсь.
— Черт побери, — улыбаясь, сказал старик, — значит, я понапрасну сделал кругосветное путешествие, раз не сумел избавиться от акцента, из-за которого меня, того и гляди, примут за торговца кроличьими шкурками. Держу пари на тысячу франков, что вы такой же овернец, как и я.
— Побейся кто-нибудь с вами об заклад, вы бы выиграли.
— Из какого же места вы родом?
— Из Сен-Сирга.
Старик пристально посмотрел на собеседника и спросил:
— Знаете ли вы, кто я?
— Не имею чести, — ответил бывший учитель.
— Меня зовут Максис де Сен-Сирг.
Учитель поднялся, снял фуражку и почтительно поклонился.
— А я — Леон-Поль, — представился он, — анонимный автор «Ошибки». Вы помешали моей литературной карьере, уничтожив весь тираж моего первого произведения, напечатанного с немалым трудом. Впрочем, — продолжал учитель, протягивая Сен-Сиргу руку, которую тот дружески пожал, — книга ни черта не стоила, хотя я некоторое время сердился на вас за этот поступок, сам не знаю почему.
— Простите меня, сударь! Я тщетно искал вас, чтобы возместить понесенные вами убытки. Мне крайне важно было предотвратить огласку семейной драмы, в которой вы увидели только опровержение кое-каких социальных теорий. Вы не имели права выносить ее на суд публики. Несмотря на то, что вы позаботились изменить место действия и имена персонажей, многие могли бы их узнать, и я, выведенный у вас под именем Понт-Эстрада, не избежал бы насмешек. Описанные вами события задевали честь человека, который долгое время был мне близок, как родной сын… — Он вздохнул. — Вот почему я вынужден был сжечь весь тираж «Ошибки».