<p align="right" style="box-sizing: border-box; max-height: 1e+06px; margin: 0px; color: rgb(0, 0, 0); font-family: Verdana, "Open Sans", sans-serif; font-size: 16px; background-color: rgb(246, 236, 218);">
Комната залита кровью,
Я занимаюсь любовью.</p>
<p>
Черный пес приходит ночами, голодный, с заветревшейся слюной в углах рта. Чаще, чем ему положено, но сухие пальцы уже безнадежно потеряли цепь и ощутимо соскальзывают с жирной шерсти на мощной холке.
Пес приходит и тихо рычит, глядя из-под темно-розового капюшона. Пес полон сил, и они очевидно мучают его, горячо зажатые в ходящих на спине мышцах, искривляющие и без того некрасивое лицо. Ему некуда выместить их в заледеневшем Винтерфелле, в тугой клети сведенного ожиданием тела. Но Русе не жалеет зверя, не поднимает взгляда выше толстых пальцев, лежащих на рукояти станнисова меча, и негромко отмеряет слова:
– Подожди. Я еще не закончил.
Постаревший хозяин легко держит перо, размашисто оставляя жесткие, режущие пергамент подписи. И пока это перо не будет отложено, песье место – у двери.
Но желтые зубы мокрые от слюны, а холодные глаза гневятся. Левая рука ползет назад, с лязгом заводя засов в покрытые ржой пазы.
Рамси скидывает капюшон, снимает перчатки и убирает их за пояс, кладет замерзшую ладонь на рукоять горячего клинка. Поглаживает, ласкает. И сверкающее лезвие даже через ножны и толстые штаны греет бедро, будто животной привычкой отзываясь на хозяйскую ласку.
Взяв этот меч, Рамси начал еще больше думать о принадлежности.
Скрываясь от чужих глаз и следя взглядом, как рыжее золото лезвия перетекает в красное, а из красного становится белым, что снег, намертво заваливший Винтерфелл.
Он много думает том, что принадлежность всегда связывает обе стороны. Ведь если ты хочешь, чтобы что-то принадлежало тебе – то и ты будешь принадлежать ему. Начав с простого: меч твой, и ты меча, отец твой, и ты отца, Север твой, и ты – Севера. Набрасываешь цепь – и сам держишь ее конец. Рамси чувствует принадлежность всему, что окружает его.
Все в нем, и он во всем.
И ему нравится это чувство. Пусть даже оно значит, что пока что он принадлежит не только своему мечу, своему дому и своему Северу, но и отцу и жирной мачехе, тупой леди-жене и засраному Вонючке, даже бастарду на Стене. Пусть. Всему свое время, и однажды Рамси отпустит цепь. Стянув ее до того намертво на каждой из их глоток. Рамси думает об этом, когда Русе откладывает закрутившийся по краю пергамент, и берет новый, не поднимая взгляд.
Рамси думает, что мог бы и не стоять здесь. Если б не проклятый Манс-Разбойник, Рамси мог бы смеяться и хлебать горькое вино, плеща его себе на голую волосатую грудь. Да и как же не смеяться, когда его леди-жена хнычет и хлюпает носом, возя худым личиком по теплой шкуре, размазывая свои же липкие сопли с горячими слезами вперемешку. Она разучилась плакать лицом к лицу, но еще не выучилась сдерживать слез боли. А горячая любовь северного лорда – это всегда больно. Особенно когда он раскорячит тебя на кровати, выломав покрытую следами от укусов руку и задрав тощий красный зад, чтоб торчал повыше и ему посподручнее. И когда лорд засаживает своим здоровым хером промеж ягодиц без жалости – это и больно до сглатываемых слез, и хорошо до утробного смеха, с какой стороны посмотреть. Рамси всегда смотрит с одной стороны.
Когда он перевернет ее и посадит на себя, сопли уже дотекут до красного рта, и ей придется утереть их, если она не захочет, чтобы он укусил ее. Она не захочет. Она не захочет и того, чтобы ее лорд вставил ей в другую дырку после зада и пачкал ее же дерьмом сухие розовые губы, загоняя его поглубже. Она увидит по его улыбке, что он знает, как она захочет вымыть и свое дерьмо, и его семя из себя, роняя слезы в горячую воду. Но она не сможет остановить его и еще не меньше дня не сможет вымыться, нося все это в себе, бережно храня лордское семя, стараясь не капнуть им даже на постель. Она столького хочет, думает Рамси, но почему-то не делает ничего из этого. Может быть, ей стоило бы попробовать. Он бы показал ей, что ему это не безразлично, но она даже не пытается. А если никто не пытается – все будет так, как захочет он.
Рамси повернет голову, скользнув небритой щекой по измоченной в вине шкуре, ухмыльнувшись так, что покажутся желтые зубы. Вонючка будет послушно стоять у двери, ожидая этого взгляда, но все равно дрогнет едва заметно, будто всерьез ожидая, что хозяин забудется в любовных игрищах и не вспомнит о том, что приказал раньше. Но хозяин кивнет, и Вонючке придется сильнее сжать все семь пальцев на жирной веревке, обматывающей шею серого пса. Ему придется держать его изо всех сил, если он захочет, чтобы маленькой Арье не было так больно. Держать много крепче, чем до того, чем он держал все это время, давая зверю только со скулежом поскребывать каменный пол. Рамси знает об этом.
Старкам – старково, и когда серый пес, подведенный Вонючкой, закинет лапы Арье на спину, соскальзывая когтями по плечам, она упадет вперед, не издав ни звука. Только слезы потекут по носу, и Рамси за это укусит ее за щеку любовно, до ярко-красных пятен от каждого зуба, принимая сладко навалившуюся тяжесть, ощущая, как приятно у его леди-жены дрожат руки и как ее острые от холода соски трутся об его грудь. Но пес будет тыкаться жадно, животно, сбивая душевный настрой, и Вонючке придется торопливо приспустить его, чтобы самому направить изуродованной ладонью. Потому что он определенно не захочет, чтобы их хозяин вышел из себя и из леди Арьи.
Вонючке будет тяжко сдерживать разгоряченного пса трехпалой рукой, но Рамси уже изможденно закусит нижнюю губу, живо двигая толстыми бедрами и чувствуя ползущую по лицу испарину. Чувствуя, как проскальзывает в разработанный им же зад его леди-жены тонкий и твердый собачий член. Рамси любит это.
Он закроет глаза, и Арье придется напряженно дрожать в его руках, не смея упасть еще ниже, пока он легко войдет в животный ритм, разделяя с псом все движения, чувствование и единственную мысль.
Они оба хотят наполнить эту суку своим семенем. Дыхание сушит слюну в пастях. Беспалый слуга пытается перехватить под живот, чтобы суке было полегче. Они оба не пытаются сдержать рык.
Рамси распахнет дикие глаза, вызывая испуг на лице Арьи, обтираясь об ощущаемый через тонкую прослойку твердый член, об холодное старково нутро и горячее старково дерьмо. Натирая все в кровь и снова впиваясь зубами в щеку, давя утробный взвой. Человеческие ступни упрутся в собачьи короткой одновременной судорогой, и распотевшийся Рамси утомленно расслабится, часто дыша и откидываясь на шкуры.
Чуть позже он не без труда, тоже зажатый собачьим узлом, вытащит мягкий член из жены и оттолкнет ее ступней в бедро, отворачиваясь в поисках своей бутыли. Псу придется не так просто, но Рамси это уже не будет интересовать. С этим разберется Вонючка: осторожно переставит пса и уложит леди Арью поудобнее, слушая ее тихое хныканье и не смея утешить.