Ледяной воздух колко обжигает нос и легкие, подмышки накрепко слиплись острым потом, холодная ладонь жмет розовый плащ, и поясница дрожит от напряжения: Рамси покрывает отца самыми мелкими и скорыми движениями бедер, какими может. Но тяжелая ручища соскальзывает со вспотевшего бедра под живот, и Рамси зажимает его больно, не пытаясь сопротивляться себе, наконец отпуская скрутившее короткой судорогой тело и наполняя семенем раскрытый до нездоровой красноты зад. Он так и наваливается на Русе, успокаиваясь дыханием, тяжело прижимаясь крепким животом и медленно разжимая зубы, только сейчас понимая, сколько злых кровавых следов оставил на бледной коже. Прелюбодейских следов. Но шею позади можно прикрыть волосами, а с плеча просто не спускать рубашку, даже при Уолде. И хотя Рамси, пожалуй, хотелось бы, чтобы Уолда увидела следы его зубов, но это такое детское желание, что он бы даже попрезирал себя немного, будь у него силы. Сейчас его сил хватает только осторожно разъединиться с Русе – бедра и зад, живот и мокрая рубаха прилипли друг к другу – скинуть наконец с плеч опостылевший дублет и спустить штаны до колен, обнажая толстые волосатые бедра. И сесть на край лежанки, с тяжким выдохом наклоняясь развязать пропотевшие сапоги.
Русе вздрагивает спиной, и его плечи и руки тоже слегка подрагивают, когда он осторожно садится на колени. Рамси привычно вытягивает шнуровку и разморенно поворачивает голову, следя за тем, как отец осторожно пересаживается – семя наверняка сразу пошло по его худым бедрам, и от этого опять сладко тяжелеет в паху, – и как его член подрагивает, стоящий твердо, к самому животу, к редкой черно-седой дорожке волос.
Русе убирает волосы с лица, откидывая их назад, и переворачивается, садясь обычно, свешивая ноги с лежанки. Тоже наклоняется стянуть сапоги, и Рамси лениво ведет взглядом по его торчащей костьми спине под потной рубахой. И не глядя расправляется с обеими шнуровками, после тяжело заваливаясь на лежанку.
– Если б и твоя мать была такой в постели, – неожиданно говорит Русе, нарушая тишину, и уже улегшийся на живот Рамси поворачивает голову, – может быть, я бы даже совершил непростительную ошибку и женился на ней, – Русе тоже оборачивается, внимательно вглядываясь в лицо Рамси. – Тогда ты по праву рождения был бы моим законным сыном. Не бастардом.
Но Рамси остается видимо безучастным и только как нарочно смеется, самодовольно жмурясь.
– Если б моя покойная матушка была жива, да еще и так хороша в постели, хер бы я здесь лежал. Валялся б лучше на ее грудях и материнским молоком перебивался.
У Русе появляется брезгливая морщинка в углу рта, и он вопросительно поднимает бровь, даже не собираясь спрашивать вслух. Но Рамси отсмеивается и серьезно качает головой.
– Нет, отец, нет. Что б ты обо мне не слышал, а я все ж таки не из тех ублюдков, которые будут ебсти то, откуда вышли.
– Конечно, – кивает Русе. – Ты из других ублюдков, – он снова отворачивается, край рта слегка гнется, и ему не нужно видеть, что вот уже от этого брови сына зло сходятся на переносице.
Русе поднимается; босые ноги холодит каменный пол. Морщины между бровей Рамси разглаживаются: он не отходит от сказанного так легко, но сейчас с большим интересом следит за тем, что Русе собирается делать. И не сдерживает короткого удивленного поднятия бровей с хмыком, когда тот, подумав над чем-то и передернув плечами до хруста, просто снимает штаны, оставляя их рядом с лежанкой, и неспешно ложится обратно. На спину, опираясь на один локоть и перекидывая другую руку через грудь. Бросает косой, холодный взгляд на сдвинувшегося ближе к краю Рамси, и тот отводит глаза. Не хочет пялиться. Не понимает, почему отец не оделся молча и не оставил его здесь.
– Думаешь о том, как бы все было, женись я все-таки на твоей матери и будь ты урожденным Болтоном? – но Русе видимо не собирается оставлять неприятную тему, опять тонким надрезом наточенного лезвия проходясь совсем рядом с предыдущими двумя. Нарезает сеть длинных полос по и так раздраженной, красной от боли коже.
– Нет, – Рамси отвечает честно, все-таки возвращая упрямый взгляд к отцу. Они стоят друг друга, если смотрят глаза в глаза. Особенно с тех пор, как он взял в руки станнисов меч.
– Хорошо, – Русе вдумчиво кивает. – Потому что, как ты уже должен был понять, если не настолько глуп, этого бы никогда не произошло.
– Произошло бы или нет, я все одно не из тех дураков, кто тешит себя пустыми мечтами, отец, – у Рамси четко проступает волевая линия челюсти.
– Конечно, ты же мой сын. Это само собой разумеется, – но Русе легко соглашается с ним.
– У тебя был и другой сын, – и тут уж возражает Рамси. – И он был тем еще… мечтателем.
– Но ты хорошо закончил с ним, – голос Русе так же спокоен.
– Да, мы знатно повеселились, – Рамси коротко склабится. – Но он мертв, а я здесь.
– Потому что ты мой сын, – Русе говорит твердо, непререкаемым тоном. – Домерик всегда был больше сыном Бетани Рисвелл.
Он замолкает, и невысказанное виснет тягучей и напряженной тишиной между ними. Но Русе не дает ей стать слишком долгой, его тон снова становится мягче и спокойнее, когда он задумчиво смотрит Рамси в глаза.
– Ты сын Севера, Рамси, меня и твоей матери, которую я взял по старым обычаям. И я не знаю, каков будет сын Уолды, но знаю, что он будет Фреем не меньше, чем вполовину… Может ли быть хорошим Хранителем Севера тот, в ком половина южной крови?
Рамси изучает лицо отца перед тем, как стянуть рубаху через голову и швырнуть на пол, а после придвинуться ближе.
– Мы оба знаем, что Хранителем Севера будет тот, кто проткнет тебе грудь клинком, – он нависает над Русе, и сухие черные волосы падают тому на грудь и лицо. – И я не собираюсь ждать, пока этот свиной выкормыш вырастет довольно, чтобы поднять меч. По правде говоря, отец, я не собираюсь ждать даже того, как твоя боровиха разродится им.
Русе холодно и одобрительно улыбается в ответ на это, и Рамси сам довольно ухмыляется, коротким звериным движением наклоняясь еще ниже и смыкая крепкие пальцы на отцовском плече.
– Меня-то любой расклад устроит, отец, пока этот меч в моей руке. И пока я могу добраться до твоего сердца, – он сползает пальцами Русе на грудь, надавливая тяжело своим весом.
– Это может поменяться, – Русе позволяет непроизвольной хрипоте вползти в свой голос. Но Рамси только смеется.