Я решила вернуться назад, на улицы, где могла ориентироваться, но мне это не удалось. Думая, что выйду на знакомую маленькую площадь, я очутилась перед аркой; рассчитывая найти проход между домами, я наткнулась на ступени мечети. Я беспорядочно бродила по извилистым улочкам, пытаясь узнать места, где бывала днем. Однако чем больше ходила, тем сильнее запутывалась в причудливом переплетении улиц, расположение которых не подчинялось никакой разумной системе. Ремесленники спали, и их лавки были закрыты, поэтому я не могла понять, нахожусь ли возле рядов медников и жестянщиков или у мастерских прядильщиков, ткачей и портных. Там, где днем лежали медовые сладости, золотистые лепешки, горы специй и веточек базилика, виднелись лишь запертые двери и наглухо закрытые ставни. Казалось, будто время остановилось, и кругом было пустынно и непривычно тихо без возгласов продавцов и покупателей, без верениц осликов, груженных плетеными корзинами, и берберских женщин, сидевших на земле среди груды овощей и апельсинов, которые им редко удавалось продать. Меня начала охватывать паника: я не знала, который час, но понимала, что до шести оставалось все меньше времени. Я прибавила шагу, свернула на другую улицу, затем еще раз и еще; вернулась обратно и пошла в другом направлении. Все было бесполезно. Ничто не помогало мне сориентироваться, и у меня возникло ощущение, что я никогда уже не выберусь из этого дьявольского лабиринта.
В своих беспорядочных метаниях я вышла к дому с большим фонарем над дверью. Оттуда доносились крики, смех и нестройный хор голосов, распевавших песню «Mi jaca»[3] под аккомпанемент расстроенного пианино. Я решила подойти поближе, пытаясь понять, где нахожусь. Я была уже в нескольких метрах от дома, как оттуда вышла парочка, разговаривавшая между собой по-испански: изрядно пьяный мужчина в обнимку с немолодой, крашенной в блондинку женщиной, хохотавшей без остановки. Тут только до меня дошло, что это публичный дом, но было уже поздно притворяться старой марокканкой, поскольку парочка оказалась в нескольких шагах от меня.
— Мавританочка, пойдем со мной, мавританочка, я тебе кое-что покажу, красавица, смотри, смотри, — пьяным голосом говорил мужчина, протягивая одну руку ко мне, а другой держась за ширинку.
Женщина с хохотом принялась его унимать, а я, отскочив в сторону, бросилась бежать сломя голову, изо всех сил прижимая покрывало к телу.
Вскоре я оставила далеко позади этот публичный дом, полный военных, которые играли в карты, горланили испанские песни и жадно тискали женщин, стараясь не думать о том, что в любой день их могут переправить через пролив и бросить в самое пекло войны. Я бежала со всех ног от притона, стараясь не потерять бабуши, и судьба в конце концов сжалилась надо мной — завернув за угол, я увидела прямо перед собой Сокко-эль-Фоки.
Я вздохнула с облегчением, поняв, что наконец смогу выбраться из этой ловушки, в которую превратилась для меня медина. Время не собиралось ждать, и мне следовало торопиться. Я поспешила вперед, двигаясь максимально быстро, насколько позволяло мне мое облачение, и через несколько минут оказалась у ворот Пуэрта-де-ла-Лунета. Однако там меня ожидало новое препятствие — один из устрашающих военных постов, из-за которых покупатели из Лараче не рискнули проникнуть в Тетуан. Несколько солдат, заграждения и пара автомобилей — достаточно, чтобы напугать человека, желающего пробраться в город с не совсем чистыми замыслами. В горле пересохло, но я знала, что в любом случае должна миновать пост и времени на размышления нет, поэтому, опустив взгляд в землю, поплелась вперед, прикидываясь старухой, как советовала Канделария. Я прошла через ворота затаив дыхание и с бешено стучавшей в висках кровью, каждую секунду ожидая, что меня вот-вот остановят и спросят, куда я иду, кто я такая и что несу под своим покрывалом. К счастью, этого не произошло. Караульные не обратили на меня никакого внимания — так же как офицеры, с которыми я столкнулась на узкой улочке. Какую опасность могла представлять для славного восстания старая марокканка, с трудом волочащая ноги и бредущая словно тень по утренним улицам?
Оказавшись на открытом пространстве парка, я заставила себя успокоиться. Подавляя волнение, шагала по спящим темным аллеям, казавшимся странными без шумных детей, супружеских пар и стариков, гуляющих здесь днем под пальмами, наслаждаясь свежестью от фонтанов. Чем дальше я шла, тем яснее вырисовывалось передо мной здание вокзала. По сравнению с низенькими домами медины это строение показалось мне величественным и волнующим: полумавританское, полуандалусийское по своему стилю, с башенками на углах, с зелеными изразцами и огромными арками на входах. Несколько тусклых фонарей освещало фасад, выделяя его на фоне горы Горгес — этой скалистой громады, откуда должны были появиться люди из Лараче. До этого мне всего раз довелось проезжать мимо вокзала — когда комиссар вез меня на своей машине из больницы в пансион Канделарии. Я видела это здание только издалека, с улицы Ла-Лунета, и оттуда оно, конечно, казалось мне иным. Теперь же меня привели в замешательство его угрожающие размеры: на узких улочках мавританского квартала я чувствовала себя гораздо уютнее.