Мать Веры встретила их так, словно они только что вдвоем пришли из музыкального училища.
— Дочь, — сказала она, — с Алешей. Как во сне. Здравствуйте, мои дорогие. И кошку — в постоянное владение, так я понимаю приезд этого чудесного зверька?
— Это не просто кошка, а живой талисман. После расскажу. А вот подарки, которые я купила еще в мирное время, — сказала Вера, доставая из дорожной сумки любовно подобранные вещи.
— А сейчас разве война? — спросила Марта Вениаминовна. — Что-то по тебе незаметно.
— Сейчас снова мирное время, мамочка. А где отец?
— Папа поехал к дедушке в Высокий Городок. Он отправился рано утром, до твоего телефонного звонка. Ты не возражаешь, если мы тоже подадимся туда прямо сегодня?
— Конечно нет! — согласилась Вера. — Там с меня окончательно свалятся рабские цепи. За этот год я нагляделась разных пейзажей, пора изысканно соединить их. А для этого лучшей поездки не придумаешь. Сколько раз вы возили меня по этой дороге?
— Наверное, больше, чем нужно, — парировала мать. — У тебя с детства стало рябить в глазах.
— Уже не рябит, — возразила Вера. — Алексей отучил меня, и очень даже быстро. А ведь тогда мы ехали по Испании.
Стрешнева была довольна буквально всем. И прежде всего тем, как скромно и с достоинством приехала в Тверь. В последний раз она навестила родителей на Рождество. Какой она была тогда? Со Штучкой, одно понятно. Скорее всего, была никакой. Неизвестная девушка с кошкой.
— Семья, — попросила Вера. — Вы собирайтесь в дорогу. Мама, Алеша поможет тебе управиться со всем, о чем только ты его ни попросишь. А я должна… в общем, потом расскажу. Это недалеко, я скоро вернусь.
Вера непременно решила заглянуть в картинную галерею, чтобы еще раз полюбоваться на свое отражение — в облике юной прапрабабушки Елизаветы Андреевны.
Сегодня это для Стрешневой было особенно важно. Неизвестно отчего. Ведь с ней что-то случилось, великое или бесповоротное, что одно и то же.
Однако то, что ожидало девушку в галерее, не было похоже на все давние посещения портрета прародительницы. Во-первых, она с трудом обнаружила сам портрет, хотя он висел на прежнем месте. Во-вторых, Вера не сразу поняла, та ли это картина. Она даже осмотрела несколько других полотен. Но сомневаться не приходилось, это была картина, которую Стрешнева знала наизусть, как дорогу в Высокий Городок, в места, где прошло ее детство.
Но теперь с портрета на нее сверкала глазами не умудренная жизненным опытом барыня, как представлялось прежде, а своенравная девчонка, родившаяся и выросшая в девятнадцатом веке. Эти странные перемены ошеломили Веру. Портрет измениться не мог. Переменилась она сама.
— Спасибо, — молвила она растерянно. — Это выше моего разумения.
Перстень на картине, ее кольцо с расцветавшим трилистником в камене, сверкал под стать глазам, художник сознательно использовал один и тот же прием для изображения глаз и драгоценного камня. Прежде Вера вообще не задумывалась о художнике. Неизвестный мастер, талантливый, кто же еще мог написать ее прапрабабушку в нежном возрасте? Теперь она могла только удивляться и своему неведению, и самоуверенности.
Очень было похоже на то, что художник прекрасно знал женщину, которую пишет.
Тульчин к возвращению Веры успел купить берестяную корзинку лесной земляники. Волшебный аромат, знакомый с детства, заставил девушку смириться с тем, что она ничего не понимает в происходящем. Как-то незаметно прошла нынешняя весна, наступило лето, а она все это время находилась вне времени, времен года, вне своей собственной воли. Когда-то она пыталась все подчинить своей воле, ничего не понимая в мире, в окружающих людях. И все это оказалось для того, чтобы незаметно очутиться в центре душемутительной мистерии.
Марта Вениаминовна и Алексей о чем-то говорили на кухне и при появлении Веры сразу же смолкли.
— Заодно и город посмотрела, — иронически заметила мать. — Непоседа. А в детстве была настоящим ангелом, я не преувеличиваю.
— Я слишком долго не была здесь. Ну а секреты мне какие-нибудь позволены? Я ведь, можно сказать, на том стояла и стою до сих пор.
— А ты сядь, — ответила мама. — В ногах правды нет, даже в таких длинных, как твои. Отдохни дома. Странствиям по чужим углам больше не бывать. Это у тебя на лбу написано. А то, что с Алексеем тебе повсюду будет дом родной, я никогда не сомневалась. Даже в Париже, колыбели всех ужасных революций.