С Кристиной вечно одни заботы и неприятности.
Брат сказал Радлефу: «Тащи ее наверх, может, ей что другое больше придется по вкусу».
Радлеф поднялся наверх, в спальню, вместе с Кристиной.
У нас был счастливый день, и я с ней даже побеседовал немножко.
В девятнадцать лет она родила сына. Его назвали Фрицем, в честь брата, фамилию ему дали двойную: Радлеф-Халлер.
Когда внуку исполнился год, брат окончательно передал все свое дело Радлефу, у которого теперь появился наследник.
Кристина часто огорчала Раддефа.
«Она задумывается», — пожаловался как-то Радлеф.
Однажды он выкинул книжку в окно.
Потом ему пришлось ее даже поколотить.
Маленький Халлер развивался прекрасно.
Кристина все же любила сына. Но второго ребенка заводить никак не хотела.
«Я вам родила наследника для вашего дерева», — говорила она.
«И хватит», — думал про себя я.
Брат сказал Радлефу: «Если с Кристиной не станет лучше, придется сдать ее на лечение».
Халлеры всегда были здоровыми людьми.
Радлефы тоже влили хорошую кровь.
И все-таки позже нам пришлось обследовать маленького Халлера.
Врач сказал, что он совершенно нормальный.
«Но он похож на вас», — объявил он брату.
Что до меня, пусть бы Кристина делала что ей вздумается.
Герберт Найдлих говорит: «Женщину мы оттащили в сторонку, чтобы во двор могла въехать машина».
Герберт Найдлих сам принялся за дело. Он взял женщину за ноги и завернул брюки повыше, чтобы легче было ухватиться. Чулок на ней не оказалось.
Найдлих подхватил ее под коленками и придерживал за щиколотки — чтоб ноги не болтались. Ему удалось это без особых усилий.
Они с шофером вместе подняли женщину в том положении, как она лежала — лицом вниз.
Шофер поддерживал ее под мышки.
«Давайте положим ее туда», — предложил Герберт Найдлих и кивнул в сторону штабеля досок.
Пошатываясь из стороны в сторону от тяжести, мужчины продвигались вперед.
Тело женщины неуклюже покачивалось в такт их шагам.
Герберт Найдлих положил женщину лицом на доски.
«Теперь ты можешь подъехать на машине», — сказал он шоферу.
Тот пошел к грузовичку, дверца которого оставалась до сих пор открытой.
Герберт Найдлих выскажет свое мнение: «Я тогда понял, что с ней случилось».
Он прикурил и бросил обгоревшую спичку рядом с досками, на которых покоилась женщина.
Его жена потом скажет следователю: «Я видела ее». Она скажет это так радостно, как будто ей удалось найти новый рецепт приготовления пирога.
Она стояла и заглядывала в детскую коляску. Я подумала: «Что ей здесь надо?»
Сумку она волокла за собой прямо по земле.
Я еще подумала: «Она тащит за собой грязь».
Ребенок после этого заболел.
А она лишь минуту смотрела на него.
Надо запретить подобным особам прогуливаться в городском саду.
Потом женщина направилась в сторону вокзала.
Я видела, как она шла вдоль бордюра, выложенного из камней, — по кромке тротуара, как делают дети: надо так аккуратно переставлять ноги, чтобы не наступить на швы между плитами.
Я решила про себя: «Она потеряет равновесие и упадет прямо на проезжую часть — прямо под машину».
Никто не успеет затормозить так быстро.
Наверняка она была пьяная.
«Кто оплатит убытки?» — подумалось мне.
На привокзальной площади она носилась по газонам и клумбам, а ведь по газонам ходить воспрещается!
Я заметила, как она подошла к одной женщине.
«Просит денег», — пришло мне в голову.
Однако она не села на поезд.
Откуда я могла знать, что она собирается делать?
Иногда я заглядываю в детские коляски.
Шагаю — как раньше вдоль бордюра, по краю тротуара.
«Туфли испортишь», — вечно ворчала мать, когда я была маленькая.
Я любила играть в классики, которые мы рисовали прямо на тротуаре осколком кирпича. Я всех обставляла: здорово прыгала.
Еще мне нравилось ходить так: одной ногой ступая по кромке тротуара, а другой — по мостовой. Бегу, бывало, домой вприпрыжку. Зимой для меня представляло особое удовольствие выскочить на дорогу наперерез мчащимся на меня машинам и смотреть в упор на их фары. Глаза я подкрашивала.
Они у меня от этого начинали слезиться.
На пять марок и шестьдесят пфеннигов я могла бы приобрести билет. Ничего не стоило выбрать маршрут по карте и узнать, какие поезда следуют к выбранному мной пункту. Девушке за кассой я бы сказала: «Один билет, простой». Девушка бросила бы билет во вращающуюся чашку, а я бы положила в нее деньги, чашка повернулась бы обратно, я взяла бы билет и положила в нее мелочь, которую ей пришлось бы выковыривать кончиками ногтей.