Завтра же она потребует, чтобы хотя бы часть книг взял на себя Крыстанов, потому что нечестно, чтобы только она тащила на себе этот груз. Если же он откажется, нужно будет подключить кого-то из его группы, потому что иначе они просто не успеют.
Повесть была скучной. Все поступки людей, описанных в книге, объяснялись какими-то неясными, сложными побуждениями, которых Ванда не понимала. К тому же ей казалось, что они и сами не совсем их понимают. Просто Войнов совсем не удосужился описать их яснее и более аргументированно. Его герои действовали странно, непоследовательно и алогично, а потом умирали. Ванда не настаивала на достоверности происходящего в книге, но написанное казалось ей слишком надуманным.
А с другой стороны, жизнь действительно такова, какой ее описывает Войнов. Мы живем странно, путанно, алогично, даже в собственном представлении, а потом умираем. И что тут ненормального?
И все же она ожидала от книги чего-то большего. По крайней мере, какого-то объяснения, хоть одного ответа на вопрос, который при других обстоятельствах человек может никогда себе не задать.
Невольно напрашивался вывод о том, что жизнь и смерть Войнова были такими же, как у его героев. Он всю жизнь искал — неизвестно чего и неизвестно где. В этом отношении он сильно походил на Гертельсмана.
«Ох, уж эти недовольные всем художники!» — подумала Ванда.
Ей вдруг показалось, что оба автора ворвались в ее жизнь, чтобы потребовать у нее то, что сами не смогли получить от других.
Может, это возмездие? Но за что?
С Войновым что-то связано, но ни его жена, ни его любовница упорно не хотели этого раскрыть. Стоев и его группа уже начали опрос знакомых и друзей писателя, однако интуиция Ванды упорно подсказывала ей, что вряд ли из этого что-то выйдет.
Она попыталась найти чистый лист бумаги, но не нашла и оторвала страничку календаря за апрель. Потом устроилась за столом в кухне, разделила страничку на две колонки и принялась записывать то, что запомнила из разговоров с Евдокией Войновой и Моникой Серафимовой.
Спустя два часа она закончила. Дождь к тому времени перестал, и скоро должен был наступить рассвет.
Ванда встала из-за стола, потянулась, потом поставила на плиту кофеварку. Она чувствовала себя усталой, но времени на сон уже не осталось. Она закурила, чтобы окончательно прогнать сон, и снова склонилась над своими записями.
При разговорах с женщинами Ванда обратила внимание на две вещи. Обе описывали Войнова общими словами, так что невозможно было понять, что они в них вкладывают. Они определяли его, как вполне себе обыкновенного человека, но, вместе с тем, необыкновенного, талантливого и отчаявшегося. Говорили, что у него не было врагов, но вместе с тем его недолюбливало все его окружение. При этом непонятно, что это за окружение, и в чем выражалась сама неприязнь. И хотя в некоторые моменты их описания Асена Войнова совпадали, у Ванды сложилось впечатление, что говорили они о разных людях.
Второе, что Ванда отметила и что подтверждало ее первоначальные подозрения: конкретика появлялась в их рассказах, только когда речь заходила о деньгах. Все сводилось к деньгам, обе женщины этого и не скрывали. Ванда вспомнила, каким деловым стал тон Евдокии Войновой, когда она заговорила о недвижимости и о ремонте дома. Разумеется, Войнова была слишком искусна, чтобы обставить все так, чтобы это не выглядело вульгарным, но тем не менее столь явный контраст тогда произвел на Ванду сильное впечатление.
Моника Серафимова, в свою очередь, тоже определенно высказывалась в вопросе о деньгах. Те средства, которыми, хотя и нерегулярно, снабжал ее Войнов, ей были очень нужны. У нее, как у матери-одиночки, вообще не возникало сомнений в том, что она получает их абсолютно законно. Конечно же, если бы именно Войнов был отцом ее ребенка, это бы многое объяснило, но и тогда центр тяжести в отношениях этой троицы вряд ли существенно сместился.
Войнов нуждался в деньгах в силу разных причин, продолжала рассуждать Ванда, хотя и не могла с полной уверенностью перечислить все эти причины.
Она почти была уверена в том, что его убийство имеет какую-то финансовую подоплеку. Возможно, он не мог вернуть деньги каким-то особенно нетерпеливым кредиторам. А может, это было заказное убийство, но зачем в таком случае его переодевать в чужую одежду и оставлять в малиновском овраге? Когда его могли бы спокойно убить прямо на улице или в собственном доме, как обычно делают в таких случаях.