— И вы согласились в этом участвовать, — по-другому сформулировала свой вопрос Ванда. — Но почему?
— Все ради Асена, — тихо ответила молодая женщина. — Я ей обещала помочь в создании музея… больше ничего. Ведь музей будет в его честь. Она позвонила мне и сказала: «Давай объединим усилия, чтобы он, наконец, получил то, что заслуживает, хотя и посмертно». Конечно, музей — это что-то вроде ширмы, за которой скрываются ее собственные амбиции, но так или иначе, для того, чтобы их осуществить, как она задумала, дом-музей ей нужен как воздух. Да и, честно говоря, мне эта идея нравится. Мне всегда хотелось что-то для него сделать, хоть как-то отплатить за то добро, которое он мне дарил.
— А может быть, вы не совсем искренни, — снова усмехнулась Ванда. — Со стороны Войновой, наверное, действительно так — амбиции и все прочее, но ваши-то мотивы совсем иные. Позвольте высказать предположение: она предложила вам деньги.
— Что вы выдумываете?!
— Я не выдумываю, просто предполагаю, я же сказала. Просто я успела заметить, что вы любите деньги.
— Да как вы смеете! И вообще, что вы себе воображаете? Вы думаете, что если вы из полиции, то все знаете? Да ничего вы не знаете! А как растить одной ребенка на мизерную зарплату — это вы знаете? И когда денег вечно ни на что не хватает… Вы знаете, что значит невозможность купить сыну новые ботинки, когда старые уже не годятся? Или когда дети в школе смеются над ним, что у него нет мобильного телефона? А когда он приходит домой и спрашивает: «Мама, почему так?», а ты не знаешь, что ему ответить. Да если бы только это… Ему девять лет, а он никогда не видел моря, никогда не был в горах… Да вообще нигде…А вы говорите, что я люблю деньги… Да я их ненавижу! Ненавижу потому, что их у меня нет, а они мне очень нужны! Да, Асен Войнов давал мне деньги, потому что был добрым! Да, его жена мне тоже дала, потому что эта ненормальная сучка хорошо знает, что я не решусь отказаться. Вы это хотели услышать?
Моника Серафимова никак не могла успокоиться. Глаза ее сверкали, дыхание стало прерывистым. У нее был вид больного человека, у которого давно отобрали право выбора или, точнее, у него никогда его и не было.
— Вы мне не кажетесь такой уж опасной, — заметила Ванда. — Если только у вас нет какого-то тайного оружия, которого она боится.
— Да никакого тайного оружия у меня нет, — с горечью вымолвила Моника. — И никаких претензий я предъявлять не собираюсь. Да и как бы я могла их предъявить? В качестве кого?
— Но вы ей об этом не сказали!
— Не сказала. А если бы и сказала, она бы все равно не поверила, потому что привыкла все измерять собственным аршином. По мнению Евдокии Войновой, люди делятся на таких, как она, и тех, кто хуже нее. Других просто не существует.
— А вы лучше нее, да?
— Нет. Я вам уже говорила, что не интересуюсь литературой. Мне безразлично, что написал Асен, особенно когда его уже нет. Я не вижу смысла пытаться отыскать его в книгах, им написанных, потому что я точно знаю, что его там нет.
— Если не секрет, сколько она вам дала?
— Пять тысяч.
— Не так уж и много…
— Для меня много. Даже когда я работала кассиршей, я не видела столько чужих денег. Или вы считаете, что мне нужно было поторговаться?
— Да нет, это ваше дело. Единственное, что меня интересует, откуда берутся эти деньги.
— Мама, мама!
Мальчик пробирался между надгробными плитами, прижав к груди картонную тарелку с яствами.
— Ты где был? Где ты все это взял? — набросилась на него мать.
— Вон там, — неопределенно махнул он рукой в сторону старых могил, большинство которых были заброшенными.
— Что ты там делал? Я куда тебя послала?
— Но мама, там была другая могила, а на ней так много еды. Был даже шоколад, и лукум, и печенье! А на другой я нашел даже то печенье, которое дядя Асен мне приносил!
Одним ударом Моника выбила у него из рук тарелку, и все ее содержимое рассыпалось по земле.
— Как ты посмел! — закричала она. — Это грязная еда, понимаешь? Она для мертвых, а мы — живые! Никогда не смей ее трогать! Ты отравишься! Слышишь?
— Но, мама…
Ванда повернулась и пошла к выходу. Она шла по аллее, а крики матери, одинокие и отчаянные, продолжали до нее долетать. Люди вокруг замедляли шаг, прислушиваясь к крикам, и на их лицах появлялось смущенное выражение.
«Бедный ребенок», — сказала про себя Ванда, не будучи уверенной, что действительно так считает.
«В конце концов, спустя месяц-другой он, скорее всего, увидит море. А мне его не видать ни в этом году, ни в следующем. И кто знает, когда я его увижу», — вздохнула она.