— И Гертельсман провалился?
— Не будьте такой жестокой. Здесь речь не идет о провале. Его уровень слишком высок, чтобы вообще судить такими категориями. Просто он уже далеко не тот, каким был прежде. И это нормально. Всё рано или поздно стареет и исчерпывается. Вот посмотрите на меня. Если бы мне было столько лет, сколько вам, неужели я стал бы пудрить вам мозги литературными байками?
Ванда слегка покраснела и весело рассмеялась. Безобидный флирт профессора не вызывал раздражения и даже был приятным. Мысли ее попытались вернуться назад, в больницу, но она быстро остановила их. Если можно было бы еще хоть ненадолго задержать их вдали от той действительности, куда завела ее жизнь, она была бы счастлива.
Профессор долил ее рюмку доверху и галантно предложил ей бутерброд. На этот раз она взяла с яйцом и майонезом.
— Да вы совсем не такой уж старый, каким пытаетесь себя представить, — заметила она.
— Да нет, — вздохнул Черногоров. — То, что я старый, это так. Но правда и то, что меня насильно «ушли» на пенсию. А точнее выгнали. Я всегда был политически неудобен — и раньше, и теперь.
— Неужели вы хотите сказать, что в вашей академической среде продолжают действовать политические соображения? — удивилась Ванда.
— И меня об этом спрашиваете вы? — Лицо профессора на миг потеряло насмешливо-ироничное выражение и стало подозрительным. — Там, где вы работаете, должны быть лучше осведомлены.
Ванда ничего не ответила. Упрек был ей неприятен, хотя в нем не было ничего личного. Но, может быть, именно поэтому она решила не углубляться в тему, к тому же не любила, когда ее пытались наказать именно в тех редких случаях, когда она решала проявить сочувствие.
— Давайте поговорим о Войнове. Он тоже исчерпал себя как писатель?
— Милая барышня, — сказал Черногоров и с наслаждением положил себе в рот конфету. — Асен Войнов не мог исчерпать себя как писатель, как вы изволили выразиться, по той простой причине, что он никогда не обладал тем, чего быстрее всего может лишиться автор, а именно: талантом.
— Вы хотите сказать, что он был бездарным?
— Я хочу сказать, что его талант был слишком незначителен, чтобы можно было дифференцировать, что написано при наличии таланта, а что без оного. Войнов обладал хорошей работоспособностью и ответственностью. Это помогло ему стать приличным литератором местного значения и одновременно не скатиться в ряды графоманов. Как бы нелепо ни прозвучало, но это тоже своего рода достижение, и мы отдаем ему должное.
— А его супруга считает по-другому. По ее мнению, ее муж был гениален.
— Ах эта Евдокия, — мечтательно прикрыл глаза Черногоров. — Фантастическая женщина! Красивая и беспардонная! Но надо признать, что с годами она научилась мастерски скрывать свою глупость. Вернее, этому ее научил Асен. Я помню ее еще студенткой. Красавица Евдокия из Перника — самая красивая студентка на курсе. Я преподавал ей болгарскую литературу. Жалко, что уже тогда она была фригидной.
— Уж не хотите ли вы сказать, что вы… — Ванда чуть не поперхнулась коньяком.
— Конечно, и не только я. Она, горемычная, все экзамены так сдавала. Иначе вообще бы не закончила. Но у нее была идея фикс: стать знаменитой женой писателя. Не обязательно знаменитого. Не знаю, известно ли вам, что ее первый муж тоже был писателем. Правда, фантастом, а это в ее глазах не было престижным. Поэтому она и выбрала Асена. Амбициозная женщина, ничего не скажешь. Слава богу, что хоть сама она никогда не страдала графоманством. Надо отдать ей должное.
— Но ведь никогда не поздно, — философски заметила Ванда.
Она сказала это просто так, без всякого умысла, но в следующий момент вспомнила о собственных поэтических опытах, и ей стало стыдно.
— А вот это попадалось вам когда-нибудь? — спросила она, вынимая из сумки рукопись Войнова.
Профессор взял ее и с интересом стал листать.
— Что это? Ничего не понимаю… Я даже не могу прочитать.
— Это последняя рукопись Войнова, — с нескрываемой гордостью ответила Ванда, очень довольная тем, что смогла его удивить. — Мне ее дала Евдокия Войнова. Сказала, что Войнов до последнего дня над ней работал.