Однако Ванда скрыла от него, что видела Гертельсмана.
Об этом она не написала и в своем объяснении, не сказала даже Отто, когда он вез ее в аэропорт.
Решила промолчать и отправить туда же, куда уходили все красивые, но бесполезные фразы — в копилку забвения.
Теперь она оказалась в тотальном вакууме, которого так боялась. С давних пор в ней уживались боязнь вакуума и желание создать вокруг себя в рамках Системы прозрачную сферу относительной свободы, которая могла бы позволить ей считаться с чужими интересами, одновременно не делая их своими. Теперь она достигла этой цели, даже не ставя ее перед собой, к тому же не будучи особенно свободолюбивой и предприимчивой. Но и Система уже не была прежней. Она деградировала и начала разрушаться изнутри, подобно старому телу, спрятанному в собственной коже, чтобы не вывалиться наружу.
«Я солдат, — сказала себе Ванда. — Вернее, была солдатом, пока мои уши могли слышать приказы. Но теперь я их не слышу. Устала».
Кроме того, она услышала правду о преступлении из уст преступника. Должна была вытерпеть его присутствие у себя дома. Отпустила его с миром вместо того, чтобы арестовать и поместить туда, где ему место. Ей начинало казаться, что суть ее работы круто изменилась, а она не поняла, когда. Что существует какая-то иная концепция, которую она не может понять, и это подталкивает ее в ошибочном направлении. И чем ближе развязка, тем дальше она удаляется от отправной точки, которая уже давно исчезла из виду.
А с другой стороны, кто может сказать правду о преступлении, кроме самого преступника?
Ванда опасалась, что на этот раз она потеряла намного больше, чем просто мотивировку. Может быть, потому что Система, как и ее мать в больнице, перестала разговаривать с ней, ожидая, что Ванда сама догадается о ее желаниях и требованиях, если вообще от нее что-то еще ожидала.
На этот раз она всех опередила: пока они искали способ ее отлучить, она сама себя от всего отлучила.
Но несмотря на это, пока она писала объяснение, она все время мысленно повторяла, что это еще не конец, потому что это просто не может быть концом. К тому же конец так не наступает. Должно случиться что-то большое, страшное, реальное.
Ванда Беловская все еще не была готова к наступлению конца.
А всего лишь к его отсрочке.
Прошла неделя. Приказ о дисциплинарном взыскании все еще не был подписан, и о нем вообще никто не вспоминал. Дело было передано Крыстанову, и Ванда была довольна, что все повернулось именно так.
Были получены результаты ДНК-анализа, которые подтвердили, что одежда, которую обнаружили на убитом Войнове, действительно принадлежит Гертельсману. Кроме того, по рассказу Бегемота был очерчен круг подозреваемых лиц, в числе которых оказался и внук Радки Йордановой из Малиново.
Поэтому в одно солнечное майское утро перникские полицейские постучали в дверь ее дома, и свидетелями этого стали все жители села, которые еще в нем остались. После тщательного обыска в дальнем углу курятника они обнаружили старый матрац, который был засунут в черный полиэтиленовый мешок. Матрац был весь в пятнах, в том числе, и таких, которые очень напоминали кровь. Старая женщина, дрожа от страха, не смогла внятно объяснить, откуда у нее матрац. Ее задержали, а находку отправили на экспертизу.
В тот же день Радка Йорданова дала подробные показания. Из них стало ясно, что под давлением внука она была вынуждена разрешить каким-то молодым людям, «его друзьям», как он сам их представил, использовать погреб ее дома для хранения каких-то вещей. Они привезли вещи и всю ночь сторожили их.
— Я думала, что это оружие, и чуть не умерла от страха, а вот, поди же ты, чем оказалось, — расплакалась она перед Стоевым, который ее допрашивал.
Именно баба Радка осуществила «гениальную» выдумку похитителей — отнесла видеозапись на телевидение, и ее не смогли узнать из-за плохо составленного фоторобота.
Она и не догадывалась, что у нее в подвале держат человека, пока однажды ночью так называемые «друзья» ее внука не подняли шум. Тогда они потребовали дать им старые тряпки, наполнили несколько ведер водой и приказали ей молчать, пригрозив, что если скажет кому-то хоть слово, они прикончат ее внука. Потом быстро уехали, оставив ей мешок, набитый грязными тряпками, и матрац, который она сама им дала, приказав все это сжечь как можно быстрее.
Баба Радка была готова подчиниться, только бы не трогали внука, но тут ей стало жаль матраца. Он принадлежал покойному супругу, и вместо того, чтобы сжечь, она решила спрятать его подальше в ожидании лучших времен, когда бы она смогла его почистить и прибрать на «память о муже», по ее собственным словам.