Устав от такой длинной речи, Гергинов замолк и так выразительно посмотрел на Ванду, что она почувствовала себя обязанной непременно что-то сказать.
— Благодарю вас за высокую оценку. Делаю, что могу.
— Нет, не так, — усмехнулся Гергинов, шутливо погрозив пальцем. — Не что можешь, а что нужно.
— Да, что нужно, — механически повторила Ванда.
— И чтобы тебя больше не мучить, — продолжил министр, — хочу тебя обрадовать. Не только не будет наказания, но приготовься к награде. Причем серьезной. И в то же время я настаиваю на том, чтобы ты тщательно обдумала свои действия и внесла в них соответствующие коррективы, причем немалые. Прими это как условие твоего будущего карьерного роста. И не забывай, что в рамках Системы ты не можешь работать одна. Она так устроена, что не терпит одиночек.
Ванда притворилась, что не заметила легкой угрозы в последних словах.
Гергинов всегда так действовал: одной рукой давал, а другой бил по пальцам.
— Ты хочешь мне что-то сказать?
— Да, господин министр.
— Я тебя слушаю.
— Я бы хотела попросить вас вместо награды перевести меня на более легкую должность. У меня серьезно больна мать, за ней нужно ухаживать, а кроме меня это некому делать.
— Гм, да, я слышал об этом, — задумчиво сказал Гергинов. — И правда, очень сожалею. У тебя есть какие-то конкретные идеи? Я ничего не могу обещать, но постараюсь тебе помочь в этой трудной ситуации.
— Я думаю, может мне вернуться на работу в Детскую педагогическую комнату?
Министр изумленно взглянул на нее.
— А я думал, что тебе там совсем не понравилось.
Ванда ничего не ответила… Ей было холодно. Она чувствовала себя опустошенной. Будто все, что ей когда-то хотелось сказать, она уже сказала.
— Ладно, я позабочусь об этом, — пообещал министр. — Если ты хочешь еще что-то сказать, говори. Если нет, — ты свободна.
Она вышла из кабинета почти окоченевшей.
«Будет просто чудом, если я не простужусь», — подумала она, хотя была уверена, что именно сейчас этого не случится. Сейчас нельзя болеть.
А на улице было по-весеннему тепло и светило яркое солнце.
Навстречу ей шли люди, весело смеясь и переговариваясь. Они ее не знали, и ей они не были знакомы. И тем не менее, и Ванда, и эти люди, да даже и министр в своем кабинете были частью единого целого.
24
Однако человек, которого Ванда увидела на пороге цюрихского агентства, не был Гертельсман. Нобелевский лауреат и вправду бесследно исчез, оставив после себя лишь свои книги, которые все до единой уже принадлежали прошлому.
Когда он проснулся, рядом никого не было, хотя в первое время он ничего не видел. Но интуитивно чувствовал, что один, а значит — в безопасности. Так одинокие люди обладают особой интуицией, позволяющей им ощущать чужое присутствие, и стараются уберечься от него. Однако голова соображала плохо, глаза все никак не могли привыкнуть к полумраку. Во внешнем мире, окружавшем его, стояла звенящая тишина, наполненная тревогой и несовершенством. Редкие звуки, которые иногда долетали до него, отличались от его внутренней темной, абсолютно непроницаемой, герметически замкнутой тишины.