Он не испытывал боли. Вообще ничего не испытывал. Его даже не удивил тот факт, что он находится в незнакомом месте. Он только испытал удивление по поводу того, что жив, но и это удивление показалось ему странным.
Каждое движение отнимало у него много времени — минуты, может быть, часы, потому что он заставлял себя двигаться, вопреки желанию своего, уже немолодого тела, жаждущего одного — покоя.
Ему не хотелось сопротивляться, это была не его битва. Поэтому он снова лег и терпеливо замер. На его личном счету было слишком много легких побед против самого себя, чтобы хотеть еще одной.
Он закрыл глаза и стал ждать — неизвестно чего.
Полумрак уже не казался таинственным.
Тишина, заполнявшая все его внутреннее пространство, была соткана из голосов птиц и равномерного грохота чего-то необъятного и вечного.
Он был абсолютно уверен в том, что где-то неподалеку плещется море.
Он снова проснулся — на этот раз от звука дождя. Теперь он чувствовал себя отдохнувшим, но его мучили жажда и голод.
В темноте он ничего не видел, но тем не менее привстал с дивана, на котором лежал, и даже попытался выпрямиться. Однако перед глазами все поплыло, и он снова рухнул обратно. Все тело ныло, было трудно двигаться. Единственным результатом его попытки встать было то, что ему нестерпимо захотелось в туалет.
Снаружи мелькнула молния, а потом раздался гром.
Он снова попытался встать, и на этот раз ему удалось удержаться на ногах. Вытянув вперед руки, он, как слепец, двинулся вперед, предположив, что там, где время от времени сверкает, должно находиться окно. А где-то рядом, перпендикулярно окну, должна быть стена. И действительно, спустя всего несколько шагов, он добрался до стены и стал продвигаться наощупь, держась за нее. Наткнувшись на что-то, сильно ударился и невольно выругался. Воздух был спертым и влажным. Пахло плесенью. Вдруг рука, скользившая по стене, что-то нащупала. Сомнений не было — это был выключатель.
Он нажал на него, но тут же снова выключил, ибо скудный свет, вспыхнувший под потолком, ослепил его, заставив зажмуриться.
Просторный двухэтажный дом казался уединенным, хотя неподалеку имелись какие-то дачи. Но эта его обособленность давала ощущение изолированности и безопасности.
Хотя дом был скрыт от чужих взглядов, он решил не рисковать и выходить только ночью. Как раз было новолуние, и ему было приятно, что молодая луна сопровождает его в коротких прогулках по участку, огороженному проволочной оградой, или висит прямо над головой, когда он ненадолго присаживался на каменной лестнице, ведущей на террасу. Днем лестница нагревалась солнцем, но ночью была холодной и влажной.
Ему еще не хотелось уходить далеко, хотя на гвозде у входной двери он обнаружил связку ключей от всех дверей в доме.
Деревья на участке уже расцвели, тюльпаны выпустили бутоны, обещая вскорости раскрыться. Этого ему было достаточно.
Так же было достаточно, что этот старый, грязный, запущенный дом сейчас принадлежал только ему.
Ставни на окнах были постоянно закрыты, даже днем, но ему не был нужен дневной свет. Когда было нужно, он зажигал лампу. Снаружи свет не был виден, и это его устраивало. А ночью ему хватало света луны и далеких звезд.
Он не помнил, как оказался в доме.
Воспоминания кончались тем моментом, когда вертящаяся гостиничная дверь вытолкнула его в ночной город.
Он не помнил даже названия гостиницы.
Иногда ему казалось, что все это сон, может быть, потому что его настоящая жизнь кончилась давным-давно, в том полуразрушенном подвале, когда каждая прошедшая секунда отдаляла его от зла, обрушившегося на него, ибо само зло было уже прошлым. Но тогда он был слишком молод, чтобы осознать, что если плохое осталось где-то там, то ты можешь быть счастлив. Хотя он так и не воспользовался свободой, даже не понял, что она у него есть.
А сейчас не только плохое, но все, что у него было, растворилось в прошлом.
По сути, ему осталось немного. Одна или максимум две книги. Когда закончатся книги, с ним тоже будет покончено. Хотя книги уже давно не были для него тем, чем были в самом начале. Он был готов написать их не потому, что они представляли для него большую важность, а для того, чтобы от них освободиться. Он носил их в себе всю свою жизнь, и сейчас, когда близился конец, они тяготили его больше всего.
Он их ненавидел. Ненавидел за то принуждение, на которое они обрекли его.
Он принял Нобелевскую премию, потому что верил, что она дарует ему вожделенную свободу, но стало еще хуже…