С этими мыслями Ванда вошла в подъезд, где находился офис издательницы, поднялась на третий этаж и позвонила в дверь. Дверь открыла сама издательница.
У нее был такой вид, словно она сбежала из реанимации. Желтый цвет лица и огромные круги под глазами наводили на мысль о неизлечимой болезни. Во время их вчерашней встречи женщина ужасно не понравилась Ванде, но теперь ей стало ее жалко. Издательница пригласила Ванду в свой кабинет и, не спрашивая, налила ей кофе.
— Какие новости? — вяло спросила она.
— К сожалению, никаких, — ответила Ванда, с удивлением отметив, что отвечает таким же вялым голосом. — Но мы работаем. Сам министр взял дело под свой личный контроль. Все ресурсы задействованы.
— Неужели, — усомнилась издательница и отпила из чашки.
— Честное слово.
— Да я вам верю, — сказала она Ванде. — Только вот нобелевского лауреата пока не нашли. Вы, скорее всего, читаете мало… Эта ваша профессия… Нет, я вас не упрекаю, ни в коем случае, но вы не имеете представления, о каком человеке идет речь, каком авторе… Если с ним что-то случится, мне нужно будет закрыть издательство и этим бизнесом больше никогда не заниматься. А лучше всего сделать себе харакири. В противном случае, я не знаю, как буду смотреть ему в глаза.
— Если с ним что-то случится, то это будет нечто такое, после чего вы никак не сможете смотреть ему в глаза, — оборвала ее Ванда, которой этот скулеж уже начинал надоедать.
— На что вы намекаете? Вы думаете, что может…
— Все может быть. Но мы постараемся этого не допустить.
Издательница быстро перекрестилась, потом вынула из выреза блузки золотой крестик на цепочке, приложилась к нему и засунула обратно.
Ванде показалось, что женщина готова в любой момент расплакаться, поэтому поторопилась вкратце описать те гипотезы, которые они обсуждали с Крыстановым, при этом стараясь, чтобы в голосе не звучали нотки безысходности, которую она испытала некоторое время назад. Ей было хорошо известно, что надежда и ее отсутствие — это две стороны одной медали, и человек в равной степени готов их принять. Но поскольку Ванда решила во что бы то ни стало порасспрашивать издательницу кое о чем — если вообще найдется, о чем спрашивать, — то ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы ее собеседница снова впала во вчерашнее состояние.
— Прошу вас рассказать мне об издательстве и о тех делах, которые могут иметь что-то общее с похищением Гертельсмана, — как можно мягче произнесла Ванда. — Меня интересуют возможные невыплаченные кредиты, нелояльная конкуренция, враги, в том числе, и лично ваши или вашей семьи, какие-то угрозы, попытки шантажа — вообще все то, что могло бы вызвать желание отомстить вам или навредить. У нас достаточно времени. Это на тот случай, если вы не сможете сразу что-то вспомнить. Также прошу вас ничего не пропускать, даже если что-то кажется вам несущественным, оно может оказаться судьбоносным. Когда я говорила вам об опасности для жизни Гертельсмана, я нисколько не преувеличивала.
Издательница вздохнула и налила себе еще кофе. Ванде очень хотелось тайком взглянуть на часы, но сейчас это не представлялось возможным. По сути, они не располагали временем, наоборот. Но Ванде не хотелось подстегивать собеседницу.
— Не знаю, имеет ли это значение, — вымолвила издательница после долгой паузы, — но в прошлом году я разошлась с мужем. Самая что ни на есть банальная история: нашел помоложе. Сказал, что во имя детей. «Каких детей, — удивилась я. — У нас взрослый сын. Скоро внуков нянчить будем». А он знай одно твердит: дети да дети. А потом я узнала, что моя соперница ждет ребенка. Родились у них близнецы, причем мальчики. Не знаю, как он сумел их сделать — у него были проблемы с предстательной железой, даже в больнице лежал… Сейчас я иногда встречаю его на улице с коляской. По-моему, та его обманула, но он даже слышать не хотел. Мужчины вообще такие. Неблагодарные. И очень легко врут. При встрече со мной муж отворачивается в сторону, словно меня не видит. Даже не здоровается. И это после двадцати семи лет брака. Двадцать семь лет, представляете! А теперь чужих детей растит. А как состарился, как состарился…
Издательница вновь замолчала.
— Я имела в виду, — начала было Ванда.
— Нет, я не думаю, что это может быть он, — вновь заговорила издательница, словно не слыша ее. — По правде говоря, я вообще склонна видеть во всем этом какой-то рок. Сначала мой муж, теперь Гертельсман. От стольких неудач я стала верующей. Вот, крестик себе купила, освященный на горе Афон. Со вчерашнего дня три раза заходила в церковь поставить свечку, чтобы все обошлось. Как вы считаете, может ли существовать связь между этими двумя событиями? Мой бывший муж — человек нерешительный, безвольный, но та профурсетка могла его заставить или шантажировать. Например, что бросит его, если он этого не сделает… И все с единственной целью: опорочить меня, провалить мой бизнес, от которого и так толку мало… Кризис все съел… Вчера, например, сын мне говорит: «Мама, ты не права. Отец, может быть, и жалкий, никчемный подкаблучник, но не подлец». Я ничего не ответила, все-таки отец, но он мне будет рассказывать, кто подлец, а кто нет! Двадцать семь лет! А все та виновата! Это она его захомутала, а он и спятил. Мужчины после пятидесяти вообще меняются. Знаете, седина в бороду, бес в ребро. А он очень хорошо знал, какое значение имеет для меня Гертельсман. Так что, я бы не удивилась. Ничуточку даже.