— Кто вам сказал, что они его убили?
— А зачем, чтобы нам кто-то говорил? — возмутился голубоглазый. — Вчера твои люди цельный день только этих смуглых и расспрашивали, все вертелись здесь. Разве станут их расспрашивать, если они не виноваты, скажи на милость?
— Так обычно делается, — пояснила Ванда. — Вот сейчас, например, я специально приехала, чтобы потолковать с вами, потом с цыганами, да и с мэром хорошо бы встретиться. Но это же не значит, что вы убили писателя, не так ли?
Мужчины замолчали.
— А кто же тогда, если не они? — удивленно спросил один, который до сих пор молчал.
— Найдется кому, — неожиданно сказал Стоян.
Ванда вопросительно взглянула на него, но он больше не промолвил ни слова.
— А где ваши жены? — она решила сменить тему.
— Кое-кто дома, но большинство уже на кладбище, — промолвил тот, что с родинкой.
— А сколько всего женщин в селе?
— Три.
— А мужчин?
— Мы все тут, — засмеялся голубоглазый.
Ванда посчитала — семеро.
«Нужно будет вернуться и поговорить со Стояном наедине», — решила она.
Поблагодарив за обед, она попрощалась со всеми и вышла наружу. Глазам стало больно от яркого солнца, а очки она забыла в машине.
Перед ней простиралось пыльное, притихшее Малиново.
Ванда умышленно никого не попросила проводить ее. Все старики казались настолько немощными, что, наверняка, еле добирались из корчмы до дома. А Ванда даже подумать не могла, что, несмотря на запустение, Малиново окажется таким большим. О многих домах не всегда можно было сказать с улицы, обитаемы они или нет. Часто мелькали грязные, оборванные дети разного возраста, которые поднимали невообразимый шум. Других признаков жизни не было, словно присутствие людей в этих домах, если оно когда-то и было, составляло лишь несущественную подробность истории их существования.
Сейчас Ванда совсем другими глазами смотрела на грязь и запустение, на горы мусора во дворах. Она даже представить себе не могла, как все это выглядело раньше, так как разруха приняла угрожающие размеры. Но зато ясно было видно, что произойдет здесь максимум лет через десять. Будущее села Малиново напрочь вытеснило его настоящее и уже по-хозяйски здесь распоряжалось.
Ванда продолжила идти вперед, где, как ей казалось, должна была находиться околица села. Оттуда, наверное, начинались луга.
Улица была изъедена многочисленными канавками, по которым текли сточные воды, и порой невозможно было не ступить в них. Кроме детей и тощих собак, Ванда заметила грязного худосочного поросенка, который время от времени пронзительно визжал. Здесь начиналось цыганское царство. Самые маленькие тут же окружили ее, оглушив криками. Взрослые выползали из своих хибар, глядя на нее с тем же подозрением, с каким встретили ее в корчме. Она не могла разговаривать со всеми, а потому решила поискать того парнишку и его мать, с которыми ей довелось беседовать накануне. Помнится, тогда цыганка орала на нее, как бешеная, и проклинала, но Ванде удалось подкупить ее последними сигаретами.
Ей пришлось трижды спрашивать, пока, наконец, враждебно настроенные жители цыганского квартала объяснили, где их найти. Впрочем, когда Ванда дошла до нужного ей дома, мать того парня уже поджидала ее.
Ванда представилась, даже показала служебное удостоверение, но оно не произвело на цыганку никакого впечатления. Скорее всего, она была неграмотной, но даже если и умела читать, это никоим образом не помогло бы ее умилостивить.
Оказалось, что Янко и того, что постарше, который приходился ему двоюродным братом, в полиции все-таки поколотили, или, по крайней мере, так они утверждали. Ванда хотела с ним поговорить, но мать ее не пустила, сказав, что его нет. Не разрешила даже зайти за проволочную ограду, окружавшую полуразрушенный барак, в котором жила семья. Кроме того, допросы полицейских разозлили цыган, подняв в квартале градус напряжения, и сейчас Ванда особенно остро ощутила это на себе.
Оставаться здесь долго было небезопасно.
В конце концов, она не смогла придумать ничего другого, кроме как вновь угостить цыганку сигаретой. Ванда достала из кармана пачку, вытряхнула себе одну, остальное протянула цыганке. Бросив на Ванду свирепый взгляд, та, тем не менее, пачку взяла и опустила ее в бездонный карман рваного передника. Цыганка напоминала некое языческое божество, принимающее это ничтожное подношение не потому, что готово усмириться, а просто потому, что так полагается.
Ванда закурила и поднесла зажигалку к сигарете цыганки. Цыганка сильно затянулась, и почти сразу выпустила из ноздрей два густых клубка дыма.