— А потом?
— Потом стало немного получше, но до коренных перемен дело не дошло. Да и он больше не писал. Я ведь вам сказала: он просто отчаялся и у него опустились руки. Да и как не впасть в отчаяние от времени, в которое мы живем, от того упадка, который кругом царит, от бездуховности, которая нас окружает. Разве вас это не приводит в уныние?
Ванда не знала точно, как ответить на этот вопрос, поэтому только спросила:
— Были ли у него долги? Может быть, связанные с издательством, или какие-то другие?
— Нет. Вся история с издательством, к счастью, закончилась без особых потерь. А те мелкие долги, которые у него время от времени возникали, оплачивала я. Асен был скромным человеком — я имею в виду то, что касалось быта. Старался жить по возможностям, а возможности у него были более, чем скромные.
— А те деньги, которые он давал своей любовнице?
— Это другое.
Войнова замолчала. Очевидно, ей не хотелось отвечать на этот вопрос. Ванда продолжила:
— А враги у него были?
— А вы как думаете? Может ли такой человек — талантливый, сложный, противоречивый, неудобный, если хотите, — не иметь врагов? Да для него весь мир был врагом, потому что он его так воспринимал. Я не могу его в этом винить, хотя, мне думается, иногда он перебарщивал. Впрочем, то, что с ним случилось, доказывает, что, вероятно, все-таки он был прав.
— Вы кого-то подозреваете? Имена, фамилии?
— Нет, никого конкретно. — В зеленых глазах вспыхнули насмешливые искорки.
— Я жду, чтобы вы их назвали. Ведь вы здесь для этого?
— Но вы можете мне помочь.
— Именно это я сейчас и делаю.
Хозяйка дома встала и сделала Ванде знак следовать за ней. Ванда подумала: не собирается ли она просто-напросто прогнать ее после двух часов сидения, в течение которых инспектор Беловская поглощала печенье и наблюдала резкие перепады в настроении хозяйки — от пафоса к сарказму и наоборот, посредством которых Евдокия Войнова пыталась найти выход из трагедии, которая на нее обрушилась.
Именно так. Войнова напоминала трагическую актрису, причем очень убедительную. Правда, она слишком придерживалась своей роли, не смея хоть немного отойти от нее.
Интересно, она и вправду так любила своего мужа, как утверждает?
Они вошли в его кабинет на втором этаже. Воздух в нем был таким же затхлым, как и в гостиной. На письменном столе лежал слой пыли. Обложки книг в шкафу были все одинаково блеклого цвета, который вряд ли мог привлечь внимание. Их монотонные ряды лишь изредка нарушались там, где, скорее всего, еще совсем недавно находились сочинения писателя Войнова, которые его супруга решила предоставить полиции.
— Я смотрю, что здесь не производилось досмотра, — отметила Ванда.
— А разве полиции для этого не нужно разрешение?
— В принципе, нужно, хотя в данном случае речь не идет об обыске.
— А о чем?
«Ну надо же, какая осведомленность, — подумала Ванда. — И чего она боится?»
— Хотя, — снова улыбнулась Войнова той самой широкой улыбкой, которую демонстрировала на протяжении всего их разговора, — мне нечего скрывать.
Ванде вдруг показалось, что еще немного — и она задохнется. К тому же ее пребывание здесь слишком затянулось.
— Мне тоже так кажется, — улыбнулась она в ответ. — В таком случае, коллеги непременно снова посетят вас, как только получат все необходимые разрешения. С моей стороны, я тоже не могу вам обещать, что это наша последняя встреча.
— Мой дом всегда для вас открыт.
Разумеется, открыт. Ведь буквально через минуту она останется в пустом доме совсем одна.
В этот миг послышался настойчивый звонок в дверь. Войнова тут же пошла вниз, особенно не торопясь, но и не медля. Сделав несколько шагов, она повернулась к Ванде, которая собиралась за ней последовать, и сказала:
— Это, наверное, мастер. Просто я не заметила, как прошло время. Подождите меня, если не торопитесь. Я потом вас провожу.
Ванда услышала, как входная дверь открылась и раздался мужской голос. Войнова что-то ему ответила, и голоса тут же стихли. Разговор как бы растворился в тишине дома. Хозяйка вышла наружу, притворив за собой дверь.
Ванда вернулась в кабинет. Женщина внизу смущала ее и вызывала беспокойство. Она все время пыталась вовлечь ее в такую жизнь, которая вызывала неприязнь, и Ванда изо всех сил сопротивлялась, стараясь остаться в стороне от нее, хотя с профессиональной точки зрения ей нужно было поступить как раз наоборот. Но Ванда никак не могла с точностью определить, чем вызвано это ее сопротивление, от чего оно пыталось ее предостеречь и что подсказать. А ведь она считала, что всегда может угадать, когда можно не обращать внимание на свои реакции, а когда стоит к ним прислушаться. Сейчас, однако, ее обуревали противоречивые чувства. Она была уверена только в одном: ей хотелось немедленно покинуть этот дом, какой бы привлекательной ни казалась его отремонтированная, глянцевая внешность. Правда, Ванда отдавала себе отчет в том, что это, скорее всего, объясняется неприязнью не столько к дому, сколько к его хозяйке. Войнова явно из тех, кто умеет оказывать воздействие на окружающих. Она так могла обаять собеседника, что он начинал чувствовать себя обязанным принять ее сторону в каком-то туманном деле, о котором не имел никакого понятия. Но это было ее дело, ее жизнь, о которых она распространялась с той же щедростью, с какой угощала кофе и печеньем. Ванда была убеждена, что откровенность Войновой, в которой сквозила явная преднамеренность, предназначалась не только полиции. Просто ей хотелось создать у собеседника впечатление о себе, как о волевой и откровенной женщине, и ей удавалось этого достичь так, как она считала нужным. Хотя Ванда не была уверена, что ее сомнения оправданны. Просто ей хотелось поскорее уйти отсюда, забраться в машину и, следя за дорогой, понемногу освободить мысли от эмоционального напряжения и направить их в привычное русло.