«Раз ее манипулятивное воздействие на полицейского столь сильно, — подумалось Ванде, — представляю, что она делает с мужчинами».
Она вспомнила, как ей неудержимо захотелось обнять и утешить Войнову, когда та расплакалась. В тот момент Ванда твердо решила, что не сделает этого, потому что обнимать совсем незнакомую женщину и сочувствовать ей не входит в ее обязанности. И пусть бы это было простым выражением сочувствия, все равно Ванда считала его неприемлемым. Но даже в то короткое время, которое Ванда провела с Войновой, той удавалось очень ловко манипулировать ею, да так, что Беловская с готовностью откликалась на все ее вопросы, просьбы и желания.
«Просто есть такие люди», — уже в который раз с тех пор, как она переступила порог этого дома, сказала себе Ванда, при этом отметив, что ее констатация с каждым разом звучит все более неубедительно. А может быть, все ее подозрения абсолютно беспочвенны, и она просто несправедлива к вдове?
Может быть, та и вправду страдает? Причем намного сильнее, чем демонстрирует это?
Ванда вернулась в кабинет писателя и подошла к письменному столу. На нем ничего не было — ни компьютера, ни даже какой-нибудь старомодной пишущей машинки на тот случай, если Войнов не признавал технических новшеств нашего времени. Стояла лишь огромная фарфоровая чашка, куда были засунуты несколько ручек, а также черно-белая фотография Войновой. На ней Евдокия Войнова, молодая, с распущенными волосами, дерзко, торжествующе улыбалась, прислонившись к стволу дерева.
Интересно, кто ее фотографировал — сам Войнов или кто-то другой? Во всяком случае, фотография была засунута в совсем новенькую рамку, на которой не было ни пылинки.
Все ящики стола оказались пустыми.
Ванда подошла к окну и выглянула во внутренний двор, утопавший в буйной весенней зелени.
Ей больше нечего здесь делать.
Она вышла из кабинета и направилась вниз по лестнице. Навстречу ей уже поднималась Войнова, и они почти столкнулись, оказавшись лицом к лицу. Войнова была выше Ванды. Платье без рукавов оголяло гладкие, белые плечи, а под мышкой Ванда заметила предательское пятнышко пота. От Войновой исходил сильный, терпкий запах. Но не духов — чего-то необъяснимого, перед которым трудно было устоять.
— Мне нужно идти, — сказала Ванда.
— Я вас провожу, — ответила Войнова, но не сдвинулась с места.
Ванда и не заметила, как маленькие губы Войновой страстно впились в ее губы, лишь ощутила на языке жгучий, горько-сладкий вкус выпитого кофе…
14
Хотя она отлично знала, что алкоголь не помогает, а всего лишь усугубляет ощущения, Ванда продолжила пить и остановилась, лишь когда ее повторно вырвало в туалете, и гнетущее чувство, что она не доживет до утра, наконец, отступило.
Она не помнила, как вернулась в Софию, не помнила даже, как купила самый дешевый коньяк на последние деньги, оставшиеся от тех, которые ей дал взаймы Крыстанов.
Она взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело чужое, подпухшее, лицо, из уголка рта стекала тоненькая струйка слюны, от которой во рту было горько.