День определенно начался с неудач, а раз это начало недели, то и дальше можно было ожидать чего-то подобного. В сущности, она уже начала сомневаться в том, что они найдут Гертельсмана. Во всяком случае, не скоро. Может быть, спустя годы она или кто-то другой случайно узнает, что же все-таки произошло, но тогда это уже не будет иметь никакого значения, разве что газеты преподнесут как второсортную сенсацию на последних страницах. Что же касается Войнова, то его дело, скорее всего, будет раскрыто и убийцы найдены, но что с того. Из практики Ванде хорошо было известно, что если слова «нераскрытый» и «безнаказанный» могут быть синонимами, то слово «раскрытый» вообще не предполагало синонима «наказанный». И это вряд ли когда-нибудь изменится.
Ванде случалось сталкиваться на улице с бывшими подследственными, на дела которых у нее уходили месяцы, а может быть, и годы. Один такой даже узнал ее и улыбнулся. Ванда никогда не забудет той улыбки. В ней не было злости или желания отомстить, а только снисходительность. Он как бы сказал ей: «Так вот, инспектор Беловская, так обстоят дела. Если такая жизнь тебе не по душе, попробуй начать другую».
Стоев, конечно, талантливый следак, но все же…
— Давай проедем через Областное управление…
Ванда так погрузилась в свои мысли, что даже забыла о том, что он рядом.
— Разумеется, проедем. Ведь мне нужно тебя высадить.
— У меня кое-что есть для тебя, — неожиданно произнес он. — Ты это забыла позавчера. Только не знаю — случайно или нарочно. Так что забери.
— Ты о чем?
— А ты попытайся вспомнить.
— Ничего в голову не приходит.
— Книги Войнова, что ж еще. Его жена принесла их рано утром и попросила передать тебе. Кроме того, сказала, что похороны назначены на послезавтра.
— Хорошо.
— Ты и вправду думаешь их читать?
— Не обязательно. Это ее идея, но, в конце концов, она не так уж плоха. Если только ты не захочешь заменить меня на этом поприще.
— Нет уж, спасибо. Случай ваш, вот и читайте себе в Софии. А мы здесь, как люди попроще, постараемся вам помочь с логистикой.
Ванда промолчала. Она уже давно ожидала подобных колкостей и не собиралась отвечать тем же. Но неожиданно, хотя и старалась сохранить самообладание, ужасно разозлилась.
«Спокойно, — сказала она себе. — Постарайся поставить себя на его место. Наверняка найдется масса причин для плохого настроения».
Однако она даже не стала пытаться представить себя на месте Стоева, возможно, потому что ей этого не хотелось.
И чего он жалуется? Ведь через несколько минут он войдет в свой свежеотремонтированный кабинет и усядется в обитое кожей кресло, под портретом Апостола.
Лично у нее нет ни такого кресла, ни такого портрета. Но ведь она не жалуется.
«Все в этом мире объясняется материальным интересом», — сказала она себе, ловко заводя машину в тенистое место парковки у Областного управления.
Книг было восемь, и Ванда мысленно поблагодарила Евдокию Войнову за то, что она решила предоставить ей всего лишь четверть творчества ее мужа. Три томика были довольно тоненькими, да и в остальных было не более двухсот пятидесяти страниц. Ванду порадовало это открытие, но потом она вспомнила о другой тонкой, но кошмарной книге «Кровавый рассвет». Разумеется, количество страниц ничего не означает, как и количество написанных книг. Вопрос только в одном: можно ли из них узнать что-то по-настоящему существенное.
Она положила книги на заднее сиденье, при этом из одной из них, «Свет», выпал небольшой, свернутый пополам листок величиной с визитную карточку. Ванда подняла его и развернула. Это была записка от Евдокии Войновой. На миг мелькнула мысль, что это, может быть, любовная записка, но послание было самым обычным: «Попрошу вас вернуть мне книги сразу же после того, как вы их прочтете. И пожалуйста, будьте с ними поаккуратнее. Е.В.».
Ванда смяла записку и, не обнаружив поблизости урны, сунула ее в карман.
«Глупая гусыня, — подумала Ванда. — Сначала навязала мне эти книги. Потом попыталась навязать мне себя, а теперь еще и условия ставит, словно я просила у нее бездарные сочинения ее мужа».
Но с другой стороны, Евдокия Войнова, как и Настасья Вокс, наверное, считала, что в книгах содержится какая-то особая истина об их авторе, которую иным способом невозможно ни уловить, ни описать. Ванда понятия не имела, что это за истина и где ее искать, поэтому, возможно, и не смогла открыть ее в романах Гертельсмана. Но тот был нобелевским лауреатом и потому, наверное, мог более искусно замести следы, чем автор, почти неизвестный, каковым, по ее мнению, являлся покойный Войнов. Она не жаждала поскорее начать читать его книги, но, придя в себя после воздействия книг Гертельсмана, чувствовала в себе силы хотя бы ознакомиться с книгами перникского литератора.