— Замечательная квартирка, — сказал я.
— Дерьмо, — отрезала Имельда.
— Я рос в худшей.
— И что? — Имельда пожала плечами. — Эта все равно дерьмовая. Чаю хочешь?
— С удовольствием. Как поживаешь?
— Сам погляди, — бросила она, уходя на кухню. — Садись там.
Я нашел на диване непродавленный участок и уселся.
— Я слышал, у тебя дочки?
Имельда замерла с чайником в руках.
— А я слышала, ты теперь в полиции.
Я уже привык к беспричинным приступам гнева, накатывающим, когда мне сообщают, что я превратился в легавого; они бывают даже полезны.
— Имельда! — обиженно воскликнул я. — Ты серьезно? Ты решила, я пришел насчет твоих девчонок?
— Мало ли… — неопределенно заявила Имельда. — Они ни в чем не виноваты.
— Я не знаю даже, как их зовут. Я спросил без всякой задней мысли. Да вырасти ты хоть целый клан Сопрано! Надо же, я просто заглянул по старой памяти, приветики и все такое… А ты меня гнобишь, мол, я не тем на жизнь зарабатываю. Так бы сразу и сказала, я б свалил. Честно.
Губы Имельды неохотно дернулись, и она включила чайник.
— Фрэнсис, а ты все такой же, вспыльчивый, как порох! Трое у меня: Изабель, Шанья и Женевьева. Все три — кошмарный ужас, подростки… А у тебя? — Что характерно, ни слова про отца — или отцов.
— Девочка, — ответил я. — Девять лет.
— Ой, у тебя все еще впереди, спаси тебя Господь. Знаешь присказку: сыновья рушат дом, а дочки рушат голову? Чистая правда, скажу я тебе.
Имельда положила чайные пакетики в кружки. Глядя, как она двигается, я почувствовал себя старым.
— Ты все еще шьешь?
— Господи, да когда это было! — насмешливо фыркнула она. — Я ушла с фабрики двадцать лет назад. Сейчас перебиваюсь по мелочам. В основном уборкой подрабатываю.
Имельда искоса взглянула на меня — в боевой готовности, если я вдруг припас комментарии.
— Иммигрантки из Восточной Европы берут дешевле, но кое-где еще требуют, чтобы английский знали. Я в этом смысле подхожу.
Чайник закипел.
— Про Рози, наверное, слышала? — спросил я.
— Да, слышала. Кошмар какой! Все это время… — Имельда разлила чай и мотнула головой, словно пытаясь что-то отогнать. — Все это время я думала, что Рози в Англии. Когда узнала, поверить не могла. Никак. Честное слово, целый день ходила как зомби.
— И я тоже. В общем, неделя не задалась.
Имельда принесла пакет молока и сахар, освободила для них место на кофейном столике.
— А Кевин… Такой парень замечательный! Какое несчастье! Я так расстроилась, хотела зайти к вашим, но… — Она пожала плечами. Хлое с ее мамашей и за миллион лет не разобраться в тонкой, но отчетливой классовой пропасти, из-за которой Имельда считала (возможно, справедливо), что ей не будут рады в доме моей матери.
— Жаль, я так хотел тебя увидеть. Но погоди-ка, теперь мы правильно беседуем, да?
— Надо же, Фрэнсис, ты нисколько не изменился! — улыбнулась Имельда. — Всегда умел убалтывать!
— Зато теперь у меня прическа лучше.
— О Господи! Ирокез помнишь?
— Могло быть хуже — рыбий хвост, как у Живчика.
— Фу, прекрати. Вот голова была…
Имельда пошла в кухню за кружками. Даже будь у меня в запасе уйма времени, в дальнейших разговорах смысла не было: Имельда куда сообразительнее Мэнди и уже поняла, что у меня есть цель, хотя и не знала какая.
— Послушай, Мельда, я, конечно, лезу куда не надо, но на то есть свои причины… — начал я.
Имельда сунула заляпанную кружку мне в руку и села в кресло, хотя на спинку не откинулась и глядела по-прежнему настороженно.
— Говори.
— Когда ты отнесла чемоданчик Рози в номер шестнадцатый, где ты его оставила?
Совершенно пустой ответный взгляд — взгляд тупого мула — ясно напомнил мне, где я очутился. Врожденные инстинкты взяли свое: Имельда прекрасно помнила, что беседует с копом.
— Какой чемоданчик? — недоуменно спросила она.
— Да брось, Имельда, — сказал я ласково и с улыбкой — одна неудачная интонация, и вся поездка сюда коту под хвост. — Мы с Рози планировали все месяцами. Думаешь, она не рассказала, что делает?