На широко известных ленинских соратников Урицкого и Володарского, также вернувших деньги, преданный сподвижник Дзержинского — Бокий организовал якобы «покушение левых эсеров», и оба были похоронены с почестями. Эти воры официально были признаны верными ленинцами, без страха и упрека служившими делу Великой пролетарской революции, их именами в разных городах были названы улицы, клубы, школы. А их гибель, как и покушение на Ленина эсерки Каплан, были использованы большевиками в качестве повода объявить «Красный террор», чтобы под этим лозунгом продолжить ограбление России, а главное, уничтожить существующую и подавить потенциальную оппозицию.
Кроме того, выяснилось, что проворовался также и Зиновьев. Но Ленин взял под защиту своего старого друга, который был ему нужен ещё и потому, что занимал пост председателя исполкома Третьего Коминтерна, а «великий вождь мирового пролетариата» не хотел международной огласки.
Потом этот Интернационал, проповедующий завиральную ленинскую идею единственно возможного строительства социализма только в мировом масштабе, Патриарху пришлось разогнать. Время показало, что на мировую пролетарскую революцию рассчитывать не приходится и нужно строить социализм в одной, отдельно взятой стране — в России.
Тогда же получили сведения, что некоторых из арестованных великих князей кто-то выпускает из Петропавловской крепости за большие деньги и к этому причастны верхушка ЦК, а также Дзержинский с Бокием. Взбешённый Ленин грозился разогнать ВЧК, но Дзержинский только улыбался: к тому времени власть в стране фактически уже принадлежала чекистам, поставившим себя и над партийным, и над управленческим аппаратом. Патриарх запомнил навсегда эту улыбку, и уже тогда сделал для себя соответствующие выводы.
Вот опять кольнуло в печени, и к горлу подобралась противная тошнота. Патриарх взял бутылку любимого «Киндзмараули» и налил себе одну треть бокала. Он отпил глоток, подержал несколько секунд во рту и только тогда проглотил. Чудесное вино! Сохранился только один небольшой виноградник в Кахетии, весь урожай которого идет исключительно на изготовление вина для вождя. Тошнота чуть прошла.
Стареет он, нет прежних сил, несокрушимой воли к действию. А самое главное, нет уже неудержимого стремления к абсолютному всевластию, пропало желание постоянно доказывать не только другим, но и самому себе неограниченную власть «хозяина» над страной. Уже не таким нестерпимым стал огонь, всю жизнь сжигающий его изнутри, заставляющий всё время, начиная с самого детства, утверждать свою значимость в этом жестоком, несправедливом к нему, мире. В принципе он достиг, чего хотел, и теперь у него вообще не осталось никаких честолюбивых желаний, устремлений.
Патриарх в который раз стал вспоминать своё детство и путь, который он, рождённый в жалкой хибаре, щуплый, малорослый, никем не любимый, всеми презираемый мальчишка с потраченным оспой лицом и искалеченной левой рукой, прошел в течение жизни.
В детстве он любил в сумерках забредать в нижний приречный район Гори, где стояли красивые дома и жили богатые люди. Он заглядывали в освещённые окна, за которыми происходила незнакомая для него, сказочно чудесная жизнь, слышалась музыка, звенел счастливый детский смех. У одного раскрытого окна Сосо останавливался чаще, чем около других. Прекрасная фортепьянная музыка, раздававшаяся в доме, завораживала его.
Однажды он залез на стоящую около дома чинару и заглянул в комнату. За роялем сидела девочка с длиной каштановой косой, перевязанной на затылке большим белым бантом. Тонкие пальцы ловко двигались по клавиатуре. Девочка показалась Сосо невероятно красивой — он таких раньше никогда не видел.
Потом он регулярно приходил к этому дому, залезал на чинару и слушал незнакомую ему прежде, завораживающую, удивительно красивую музыку. Он часто видел эту девочку, выходящей из дверей в сопровождении горничной с нотной папкой в руках. Иногда девочку сопровождал молодой человек, очевидно, её брат.
Как-то, когда Сосо залез на свою чинару, его заметил городовой и, грубо обозвав «паршивым пащенком», пригрозил, что, если ещё раз увидит его около дома, то сдаст в участок. После этого Сосо приходилось быть крайне осторожным: он подходил к дому только после того, как убеждался, что городовой дежурит в другом месте. Это был его первый в жизни урок конспирации.