А когда мне принесли ужин и обезболивающую таблетку, то я окончательно успокоилась по поводу своей дальнейшей судьбы. Ночная медицинская сестра оставила мне «шлафтаблетку» — снотворное, и я прекрасно проспала до утра.
Утром после завтрака меня вместе с кроватью повезли для проведения исследований на другой этаж в отделение физиотерапии. Сделали УЗИ и ещё раз рентген грудной клетки, которые показали, что у меня сломаны не два, а три ребра. Количество сломанных ребер с каждым исследованием угрожающе возрастало. Если этот процесс не остановить, то у меня может вообще не оказаться целых ребер.
После этого меня отвезли обратно в хирургическое отделение, но уже прямо в палату, где стояла сумка с моими вещами и перевезен мой специально оборудованный столик, подключенный к сети вызова персонала, к электросети и телефону. Этот столик оказался справа от меня, но, как я уже упоминала, моя правая рука была неподвижно прикреплена бандажом к телу, а дотянуться до кнопок вызова левой рукой я не могла из-за болей в груди. Я указала на эту несуразность сестре, но она только пожала плечами и сказала, что сама ничего предпринять не может, а передаст мою просьбу врачу. Через 20 минут пришёл врач и сказал, что ничего сделать нельзя, поскольку в палатах, где подключение к столикам предусмотрено с левой стороны, мест нет. Я поняла, что спорить бесполезно и для немецких больниц эта проблема не решаемая.
Поэтому во все время пребывания в больнице для того, чтобы вызвать сестру или зажечь свет, мне надо было сначала левой рукой ухватиться за подвешенный надо мною металлический треугольник, а потом, отжавшись, сесть на кровати и спустить слева ноги. После этого я должна была кругом обойти кровать и левой рукой погасить свет или нажать кнопку вызова сестры. Обратно лечь в кровать я могла уже с правой стороны. Я была рада даже и этой возможности.
Палата была трёхместная. У окна лежала старушка с вытянутой загипсованной ногой. Она всё время вязала и непрерывно говорила. Её звали Элизой — она была румынкой, вывезенной родителями из своей страны ещё в детстве. Когда Элиза узнала, что я русская, то тут же мне заявила, что их Чаушеску — это наш маленький Сталин. Но наш вождь, к всеобщему сожалению, не дожил до того времени, чтобы быть расстрелянным, как их вождь. Я её успокоила, рассказав, что сейчас как раз интересуюсь историей жизни и последних дней Сталина, и судя по тем материалам, которыми располагаю, вождь умер в одиночестве, всеми брошенный, отравленный своими ближайшими соратниками. Неприглядная смерть вождя стала какой-то маленькой компенсацией за те, мягко говоря, «неприятности», которые он принёс народу своей страны.
Элиза успела два года проучиться в румынской школе, где изучала русский язык, и ей запомнились с тех пор слова: «дрюжба», «люпов» и, конечно, «мир фо фсём мире». Она была невероятно горда своими познаниями в русском языке.
Место у умывальника занимала очень милая молодая женщина, она ждала справку от врача, чтобы выписаться. Вещи её уже были собраны, и за ней должен был заехать муж. Мы успели с ней немного поговорить — у них двое детей, сама она работает воспитательницей в детском саду, а её муж — полицейский.
Наконец, она дождалась своего супруга. В палату вошёл высокий стройный красавец в штатском. Я никогда не видела в Германии низкорослых некрасивых полицейских. Очевидно, их выбирают специально с учётом внешних данных — они лицо власти. И думаю, поэтому немецкие полицейские всегда, как правило, вежливы, доброжелательны, предупредительны: у них нет нереализованных мужских комплексов, заведомо вызывающих озлобленность и агрессивность.
Место жены полицейского заняла тучная мусульманка в длинном пальто и в головном платке. Её сопровождала толпа соплеменников. Дежурный врач выгнал их в коридор, а женщину увезли на операцию. Через два часа её привезли обратно. Мусульманка была в полузабытьи, под капельницей, ещё не полностью отошедшей от наркоза. Её соплеменники опять набились в палату, и врач снова выгнал их. При больной остались только две молодых девушки — дочь и племянница. Они поили больную водой из чашечки, вытирали ей пот с лица бумажными салфетками и по очереди вполголоса читали над ней Коран.
Девочки хотели остаться до утра, но после ужина врач прогнал и их. Они ушли из палаты, но, как потом оказалось, остались на ночь в холле отделения. Рано утром они уже опять были рядом с больной, подавали ей питьё и опять читали над ней Коран.
После завтрака меня увезли в лечебный блок, чтобы сделать томографию. Пока проводили исследование, случайно задели и сковырнули мою канюлю. Но по немецким правилам меня должны были вернуть обратно в том виде, в котором взяли из палаты. Поэтому сёстры пытались установить канюлю заново. Они по очереди пытались попасть иглой в мои тонкие и глубокие вены, но у них ничего не получалось. Несмотря на боль, мне даже стало жаль этих молоденьких неумёх. После пяти неудачных попыток одна из них привела немолодую сестру из соседнего отделения. Она с первого же раза попала мне в вену и ловко поставила новую канюлю. Порядок был восстановлен!