— Они? — повторил Янтарский.
— Увы, — вздохнул Веселовский, на вкус Вениамина Борисовича излишне притворно. — Не подумайте, Бога ради, что мне безразлична судьба вашего наследника...
— Что вы, — сказал Янтарский. — Все мы очень переживаем.
— Я всё так и передал, в точности, живописал картину страданий, прекрасный нрав вашего сына...
Янтарский порадовался, что не попросил воды, а то сейчас бы поперхнулся.
— ... практически всё замяли. Но, понимаете, — Веселовский понизил голос, — одно дело всё же учеба, это дело привычное, понятное. А тут-то — сами понимаете!
Янтарский задумался, слишком ли поздно признаться, что он ничего не понимает.
— Мне так и сказали, мол, одно дело — в учёбе пособить или глаза на что закрыть, дать одаренному чаду второй шанс.
— В случае Романа минимум четвёртый.
— Видите! Я всё устроил. Однако же поймали этого Яковлева, и закрутилось.
— Яковлев, — осуждающе сказал Янтарский. Веселовский сочувственно качнул подбородками:
— Увы. Паршивая овца! Мать-одиночка. Всё с ним было ясно. Конечно, он пошёл клеветать на приличных людей...
Вениамин Борисович снова ощутил неподдельный интерес. Что его сын делал с этим Яковлевым? Грабил старушек?
— Не подумайте, что я сколько-нибудь поверил этим слухам!
— Нет-нет, что вы!
— Я отстаивал честь и достоинство перед всеми чинами, и, поверьте, все они считали, что Яковлев лишь из чувства зависти опустился до клеветы!
— Так, — сказал Янтарский, — и что же изменило их мнение?
Веселовский снова драматично развел руками.
— Простите меня, и вы, и супруга! Но вот буквально на днях имел разговор: было сказано, что появились новые лица, новые свидетели и что заинтересовались ВЫШЕ, — Веселовский возвел взгляд к потолку и снова покосился на Янтарского. — Не сомневаясь в добродетелях вашего сына, господин проректор всё же вынужден уступить, а с ним, увы, и я лишаюсь возможности повлиять на участь Романа Вениаминовича.
«Мне кранты».
В кабинете он опасливо набрал номер съёмной квартиры сына.
— Здравствуйте, Вениамин Борисович! — узнал его друг, имени которого Янтарский, конечно, не помнил. — Ромы нет. Марья Петровна сказала, он уехал к родственникам...
— О, — сказал Вениамин Борисович. — Ну да. Конечно. Совсем забыл.
— Не предупредил и не оставил квартплату, — пожаловался парень на том конце трубки.
— Бывает, — ответил Вениамин Борисович, прекрасно понимая, что несет чушь. — А что там за слухи про Яковлева?
Всё-ещё-безымянный друг с чувством рассказал про наркотические средства, и тут Янтарский-старший наконец сопоставил события с газетной заметкой. Он пообещал сообщить о возвращении Романа, но забыл об этом раньше, чем положил трубку. По всему выходило, что Марья уже в курсе происходящего и просила Василевского попросить за сына… но полиция наткнулась на этого Яковлева, и дело приняло дурной оборот. Марья предусмотрительно отправила Романа подальше из столицы, пока она не замнёт дело, и сейчас наверняка перебирает знакомых.
Это значит, с тоской подумал Вениамин Борисович, что завтра-послезавтра его отправят с визитом к двоюродному брату, человеку жёсткому и болезненно принципиальному, чего Марья никак не желала понимать, равно как и множества других вещей. Поначалу он пытался ей объяснить, питая надежды, что она, как и всякий разумный человек, поняв устройство мира перестанет с ним спорить, однако выяснилось, что не понимала Марья очевидных вещей не от глупости, а от нежелания их принимать. Это было своего рода позицией: я отказываюсь это понимать, следовательно, этого не существует. Понимала же она, разумеется, то, что подтверждало её взгляды и не заставляло в них усомниться.
Так и выходило, что это не кузен Вениамина Борисовича — человек неподкупный и несговорчивый, а это Вениамин Борисович просто не умеет найти к нему правильный подход.
Подразумевалось: не то, что другие. Другие-то умеют.
Чем сильнее Вениамин Борисович оглядывался на других, тем сильнее подозревал, что эти «другие» существуют разве что в голове его жены вместе с той предполагаемой «другой» жизнью. Все логические объяснения разбивались об эту воображаемую идеальную жизнь, которая почему-то должна была Марье Петровне достаться и происходить. Она обвиняла его в недостатке денег, хотя поначалу он раз сто, не меньше, оправдывался: самолетостроение казалось прекрасным вложением денег его родителям, никто не мог подозревать, что дирижабли потеснят их, а потом и полностью выгонят с пассажирских перевозок. Родители поступили разумно с вложенным капиталом, и он последовал их примеру — нельзя же на полном серьёзе обвинять его в том, что у них не было машины времени?