К счастью, его собеседника теоретическая подкованность Романа не волновала:
— С Аглаей Ильиничной приехали?
— Да, — Аглая, как назло, не возвращалась.
— Видели уже наши достопримечательности? — подмигнул ему мужичок, снова показывая зубы в улыбке. — Могу показать.
Истолковав по-своему отсутствие яркого интереса, поспешил уточнить:
— Мне все равно француза вести с корейцем, не затруднюсь!
Роман для себя уже понял, что в поселении смотреть не на что, но сообразил, что выделяться не стоит, и дал себя вывести в компании с бородачом и маленьким щуплым азиатом, укутанным шарфом по самый нос.
Они навернули километров по поселению, дома в котором мало отличались друг от друга. Прошли мимо местного аналога школы, дома лекаря, мастерских, в основном пристроенных сбоку с обычным избам; зашли в теплицу-оранжерею, где Роман на всякий случай поискал взглядом какие-нибудь дурманящие травы или редкие орхидеи, но тщетно; дошли до берега реки и потопали по нему до маленького круглого здания, оказавшегося чем-то вроде часовни — назначение её Савелий Иванович объяснял очень затейливо, прыгая между восхищенными пассажами об отце Угриме, который «принял веру истинную в тёмный час и пронес сквозь тьму», рассказами о строительстве («каждый руку приложил, никто в стороне не остался») и горестно-завывающими упоминаниями о пророке. О том, понимают ли его иностранцы, Савелий заботился мало, предпочитая обращаться к Роману и переводя время от времени ключевые слова — в основном имена отцов. Иностранцы, впрочем, были впечатлены и благоговейно рассматривали всё, на что указывал Савелий: Роману пришла в голову мысль ткнуть пальцем с одухотворенным видом в забор или бревно и посмотреть, как они восхитятся, но, как назло, ничего рядом подходящего не было.
— Я думал, сюда посторонним вход заказан, — без обиняков сказал он Савелию, когда на очередном пункте их экскурсии иностранцы стали таращиться на свод правил «Истинно верного Учению, Роду своему, Земле и Вере своей душой преданного», приколоченный к стене дома. Справа и слева свод был разрисован цветочками вроде тех, которые висели в гостевом тереме, разве что бусы к ним не полагались.
— Сюда? — Савелий ткнул пальцем в дом. — Ну дык, там старосты живут, решения принимают. Зачем тебе туда?
— Не-не, — поправился Роман, — в общину. Выходит, сюда вот так может иностранец приехать и всё посмотреть?
— Э не, — отмахнулся Савелий. — Просто так никто сюда не приезжает, только люди надёжные и к надёжным. А иностранцы — те жить едут, да-да, — он заметил удивление Романа, — у нас тут хватает людей разных, приезжают, строятся и живут со всеми. Вера наша сильная и праведная, чувствуют это и тянутся, а язык учится, дело нехитрое. С чего, думаешь, я так балакаю? То-то.
Роман подумал о книге, но спрашивать не рискнул. Спросил другое:
— Когда мы въезжали, я заметил развалины, напротив кладбища...
Савелий хлопал ресницами:
— Развалины?
— Да, кирпичные... Тоже жили? — задавая этот вопрос тоном светским и немного любопытным, про себя Роман готов был сменить тему. Лицо Савелия, однако, прояснилось:
— А! То старая церковь и усадебный дом пророка Феоктиста, — голос у него снова принял лёгкий оттенок встречи с божеством. — Жил пророк раньше в нём, а церковь для служений была.
— А почему она из камня, а тут всё деревянное?
— Дык церковь-то старинная, строили её для бесовских этих религиозников, предавших истинную веру, — убежденно сказал Савелий, — и в доме усадебном ещё помещики жили или графы, тут уж не знаю. Но без истинной веры ничто не пойдет, вот и они разорились, деревни пустели, и вот на этом месте пять домов осталось, священник уехал, бо не ради веры он был тут, а ради злата...
«Прямо как я», — испытал симпатию к священнику Роман.
— ... а усадьба сгорела.
— Так, а пророк?
— Во-о-от, — довольно продолжил Савелий, наслаждаясь эффектом, — а пророк Феоктист пришел сюда с первыми, самыми верными людьми своими и сказал, что землю эту от скверны очистит и церковь будет служить обращению к богу истинному, а в усадьбе они будут жить, пока у каждого не появится своего дома на земле, и так молились они и строили, строили и молились, и росла наша община и ширилась, и терем этот строили, чтобы пророк Феоктист мог там с новоприбывшими общаться, и молельню рядом, в центре общины, а сам он оставался жить в усадьбе и ухаживать за церковью, чтобы любой мог прийти и вознести молитвы радостно и искренне, или исповедоваться.