Дашка поглядывала на неё, сражаясь с одеялом и пододеяльником. С высоты её лет Федора была глубоко пожилой женщиной, которой грешно даже думать о тех вещах, которые, как подозревала Дашка, писал кое-кто в записке.
Кое-кто, конечно, с Дашкой бы не согласился. C позиции кое-кого Федора была статной, фигуристой, вполне себе молодой и яркой женщиной, к тому же темпераментной. В отличие от Марьи Петровны Федора свой темперамент скрывала и из-за этого к самой хозяйке дома относилась с настолько же тщательно скрываемым презрением. Человек взрослый, полагала Федора, должен держать себя в руках, так и получалось, что на взрослую Марья Петровна не тянула. Федора временами подумывала об уходе, но потом думалось, что и у других будет то же самое, а тут уже как-то привыкла; да и жалко было юных Янтарских — испорченных дурным воспитанием, заброшенных и одиноких. Не имея детей собственных, Федора тепло относилась к чужим, а эти уже и на чужих-то не тянули.
Подруга Федоры, Зина (корзина, резина и прочие нехитрые прозвища из детства) всё надеялась, что Федора снова выйдет замуж, однако она давно махнула на это рукой, поскольку первое замужество ясно показало — ни свадебный марш, ни чужая фамилия, ни обмен кольцами и клятвами ничего на самом деле не меняют и не определяют. Теперешняя её жизнь Федоре нравилась, хоть Зина этому и не верила: сама себе хозяйка, свободное время за хорошей книжкой, а не за стиркой чужих носков, можно как угодно тратить заработанные деньги и с чистой совестью чуть сильнее обрадоваться на ярмарке предложению недурного собой — для своих лет — господина принести ей стакан глинтвейна. Если бы господин оказался женат, то Федора бы знакомство не развивала — на этот счёт у неё были твёрдые убеждения — однако быстро выяснилось (мир тесен!), что он вдовец. После этого она немного опасалась, что господин окажется трусоватым или глуповатым, однако пока опасения не подтверждались.
Федора убрала записку, бросила взгляд в зеркало — хороша, перед старостью ещё погуляем — и пошла точить нож.
Готовить Федора любила и в принципе, и потому, что можно было подумать в процессе; например, промывая овощи и зелень, она обдумывала, куда бы пристроить Дашку. Та была юна, и пороху не нюхала, а вот у Федоры за всю насыщенную событиями жизнь образовалось чутье вроде звериного, своеобразный зуд, появляющийся перед неприятностями. Может, досталось по наследству: предки Федоры носились по всей Российской Империи туда-сюда, их срывало с места войнами, эпидемиями, голодом — и Федора подозревала, что те, кто выжили, выжили именно благодаря чутью. Всегда будь готов бежать, прячь деньги, дружи с соседями, но не болтай лишнего...
— Да всё же вроде как всегда... — ныла Дашка, утрамбовывая грязное бельё в корзины и всей фигурой показывая, каким лишним паникерством считает Федорину озабоченность. Федора, однако, терпения не теряла:
— Это она ещё не знает ничего толком.
— Про Вениамина Борисовича? — скепсисом разило на версту. Федора фыркнула:
— Да причем тут! Про сына. Ты погоди, до неё дойдет, что его в тюрьму, и тогда...
Дашка остановилась, вытаращила глаза:
— Прям в тюрьму?
— А то, — сказала Федора, с чувством отмывая старую картофелину, — а ты думала?
— Ну не знаю, — почесала нос Дашка рукавом, — у Марьи Петровны же кто-то заступается за Романа Вениаминовича...
— Пф, — Федора поставила кастрюлю на плиту. — Ты про Веселовского? Не, тот грудью не будет за них лезть. Понимаешь, ладно бы держать всё в университете, а Артёма-то родители до полиции довели...
— А я вроде слышала, что наши соседи постарались, — добавила Дашка.
— От Марьи Петровны? У неё все, кто ей не нравятся, враги и копают, — хмыкнула Федора. — Только закапывается она самостоятельно.
Дашка закончила с бельём, плюхнулась на табурет, стала чистить картошку:
— А что, Соня теперь за Артёма не выйдет?
— Ты б про себя лучше думала! Не выйдет за него, выйдет за другого, — сказала Федора, задумалась и добавила, — а вообще не знаю. Она у нас хитрая выросла, да?
Дашка засмеялась.
— Палец себе не отрежь, хихикает она! — напустила серьёзность на себя Федора, и они дальше удалились от темы «откуда у Федоры Предчувствие».
Федора этому предчувствию доверяла даже без всяких видимых доказательств — просто потому, что лучше, почувствовав что-то неладное, отпрыгнуть, а потом уже оглянуться и увидеть, как по этому месту пронесся потерявший управление автомобиль. Поэтому она даже не удивилась телеграмме, за которой пришлось спуститься в обед к почтальону.