— Я в Библии не силён, — признался Артём. — Но если верить науке, то такого вообще не могло быть.
— Вот и я думаю, — вздохнула Соня. — Нет, ну я думаю, с девой Марией могло, а вот со всеми остальными уже нет. Живи ты со своим старым мужем.
— Не обязательно, — возразил Артём. – В смысле, необязательно со старым.
Соня посмотрела на него своими глазищами и хотела что-то сказать, но тут потянулись нестройной шеренгой волхвы. Один из них был в блестящей кожаной куртке с шестерёнками и цепями.
— Какой! — восхитилась Соня.
— Я бы хотел такую куртку, — согласился Артём.
— Дорогая, наверное.
— Ничего, — неожиданно Артём почувствовал себя уверенно. — Я закончу курс, получу диплом, дальше — работать, а там и не только на куртку хватит.
— Я бы тоже уже хотела работать, — вздохнула Соня. — По-моему, ничего в этом нет зазорного, зато деньги были бы. Но маменька все ещё умом в девятнадцатом веке — неприлично!
— Это многие, — согласился Артём. — А ты правда хочешь?
— Правда хочу. И думаю, что могу. Хотя бы и в каком-нибудь магазине…Конечно, здорово было бы вышивать или рисовать цветы — я недурно рисую цветы акварелью и по шелку — но этим не заработаешь.
— Отчего же, — возмутился Артём, — вполне. Можно отдавать в лавки на реализацию, можно продавать эскизы, а можно и изделия ручной работы, если придумать, как это организовать. И Фаберже с чего-то начинали!
— И всё же — у них был стартовый капитал! У всех есть. А у нас, боюсь, стартовая нищета.
— Я бы спросил у отца, кому может быть интересно такое дело, да до выпуска он со мной и разговаривать не будет, — ответил Артём и добавил, — а после ты уже, может, обручишься. Ну и... денежный вопрос пропадёт.
— Пропадёт? Думаешь, я не могу выйти замуж за бедного и по любви? — Соня отвернулась и стала стряхивать редкие снежинки с тёмного рукава.
— Не думаю, — быстро ответил Артём. — Но боюсь, что твоя семья…
— Моя семья как-нибудь переживет, — спокойно ответила Соня и уставилась на сцену.
Артём помолчал.
И ещё помолчал. Вздохнул.
Вот бы ему хоть часть лёгкости Ромки по части девушек! А то стоит тут неприступная, даже коса — как упрёк, и что прикажете делать?
Снег полетел сильнее.
— Соня, — осторожно начал Артём, словно ступая по тонкому льду. А потом — была не была! — провалился в пропасть.
— Соня, вы же знаете, что вы мне нравитесь?
Соня медленно повернула голову к нему, покраснела, сжала губы. Неловко кивнула.
— Я бы... Мы бы... Вы… ты… очень славная, — зачем-то ляпнул Артём и замялся.
— Тёма... — Соня тоже замялась и покраснела сильнее. — Я нашла у мамы список... Не спрашивай, как. Там есть... — она оглянулась по сторонам, но все, кажется, были увлечены представлением. Она привстала на цыпочки и остаток фразы прошептала Артёму на ухо.
— Но он же старый! — возмутился Артём так же шёпотом. — Они все! Соня! Не надо!
— Сама не хочу! — укоризненно посмотрела на него Соня. — Я надеюсь, до лета они все отвалятся. Или помрут, — добавила она философски.
Артём покачал головой:
— Про таких мать говорит, что до ста лет. Хочешь, я спрошу у неё?
— Что? — опасливо спросила Соня.
— Что она скажет насчёт вас, — ответил Артём, — в смысле, со мной. В смысле, нас, если суммарно.
— Тёма! — Соня опять покраснела. — У меня за душой же ничего. Фамилия только эта бестолковая. В смысле — ты чудесный! Но ты же себе всё испортишь.
— Это вы, Соня, всё себе испортите, если помолвитесь, — отрезал Артём. — Вот.
— О, — сказала Соня, хлопая ресницами. – Ого. Ладно. Если меня поведут подписывать под конвоем, я распишусь левой рукой.
— Очень на это надеюсь, — церемонно ответил Артём. Наклонился, словно хотел что-то прошептать, и, обнаглев, поцеловал Соню куда-то в район маленького холодного уха.
— Ой, — сказала Соня, глядя куда-то перед собой.
Впрочем, она улыбалась.
Глава 3. Вечер поэзии
Роману об этом знать не следовало; Артём чувствовал, что тот лишь посмеётся над его слишком ранними попытками устроить семейную жизнь, да ещё и с одной из сестер, каждую из которых Роман ставил несоизмеримо ниже себя. Поэтому он составил другу компанию и отправился в одну из квартир, которые прятались в чинных и благородных московских переулках. Внешне они никак не отличались от остальных — так же на окне торчал какой-нибудь фикус, так же уютно свешивалась подсвеченная жёлтым светом штора — внутри, однако, сходство пропадало.