«Бесстыдство, полумрак, дым, стон и хаос», как описывала эту квартиру позже одна не очень известная в узких и широких кругах поэтесса и на допросе в полиции, и в цикле «Мятная прострация».
Стоило переступить порог, как на полу обнаруживались ряды обуви всех возможных цветов и размеров — ботинки, туфли, сапоги или босоножки; вешалки же грозили обрушиться под разноцветными пальто, куртками, плащами и шубами, если дело было зимой. За прихожей были комнаты, в которых творилось то, что никогда не одобрил бы человек приличный: но комнаты снимались студентами, да ещё и вскладчину, поэтому в квартире царил вечный гам и всегда находился хотя бы один не совсем трезвый человек. Сами арендаторы, друзья, друзья друзей, приятели приятелей, просто знакомые из баров и пивных, в которые всем строго настрого запрещалось ходить, дабы не уронить честь университета; дамы всех сортов и ухажёры за теми студентками, которые предпочли жить стеснённо и закрыть глаза на возможный урон репутации. Впрочем, как верно заметил знакомый Марьи Петровны выше, времена действительно менялись, и жить отдельно от родителей, да ещё и снимая смешанно с противоположным полом, уже не накладывало безнадёжный ярлык разврата и падения; хотя не сказать, что разврат не происходил.
Напротив, как убедился Артём, происходил ещё как. Сам он тушевался, и его пристроили смешивать коктейли (преимущественно разбавляя водку яблочным и томатным соком), а вот остальные времени зря не теряли. Роман активно волочился за свеженьким личиком: личико было бледным и хрупким, тонкие пальцы, беззащитный вид в платье, которое обнажало плечи, — Артём заподозрил поэтессу, и так и вышло: после второго коктейля её таки убедили почитать стихи, в содержание которых Артём не вслушивался, потому что рядом же обсуждали премьеру нового французского фильма с Марлоном Брандо в кинотеатре «Иллюзион». Сходить бы!
— А как вам Даль? — осторожно вклинился кто-то в разговор. И тут же переключились с заграничных звезд на наших, яростно и горячечно, а задавший вопрос слушал в стороне, вертя в ладони сигаретку. В другое ухо Артёму всё лились какие-то «туманы моей души ты разбередил», и он сдался и позорно бежал от коктейлей:
— Можно у вас, сударь, сигаретку стрельнуть?
— Пожалуйте, — протянул ему новый знакомец. — Спички?
— Благодарствую. Как вам вечер поэзии?
— А! Это была поэзия?
— Почему была, есть... Вон, слышите, «вина испивших лоз».
— Лозы пить нельзя, — очень серьёзно уточнил его собеседник. — Может, роз?
— Розы из вина?
— Почему нет? Поэзия! Потом, сударь, возможно мы всё неправильно понимаем...
— Так-так?..
— Смотрите, — всё так же серьёзно продолжил собеседник, — это не вино, а вина.
— И она обвиняет лозы?
— Или тех, кто их пил. Впрочем, возможно всё же розы.
— Или грёзы.
— Мимозы.
— Фруктозы.
Они переглянулись и засмеялись.
— Артём.
— Ричард.
— Ого!
— Да, — вздохнул новый знакомый, — именно так.
— Ну всё не Екфрасий.
— Скажите мне, что вы это только что придумали.
— Нет, со мной учился в гимназии. Бил цветочные горшки.
— Могу его понять.
Снова засмеялись. Артём заметил, что Ричард тоже не пьёт: стакан у него оставался почти полным.
— Экзамен?
— А? — и Артём кивнул на стакан:
— Не пьете.
— Так и вы, — парировал тот.
— У меня, брат, сессия, — хмыкнул Артём, — экономическая география послезавтра. Уровень добычи руды, угольные месторождения.
— О! — с уважением посмотрел на него Ричард. — Нет, я.. — он замялся.
Артём перебрал в уме варианты, но тот продолжил сам: