Близость немецкой баптистской церкви должна была бы придавать тебе храбрости, но не придаёт, потому что храм погружён во тьму. Бесполезная груда холодного камня на краю оврага.
Тебе всего восемь лет, ты не так много знаешь о смерти, страхе и ужасе. Смерть — это восковая фигура в длинном деревянном ящике, когда тебе было шесть лет и у тебя умер дедушка. В гробу он казался огромным грифом, разбившимся насмерть. Он лежал молчаливый, отстранённый и далёкий и больше не поучал тебя, как быть хорошим мальчиком, больше не говорил о политике короткими, рублеными фразами. Смерть — это младшая сестрёнка однажды утром. Тебе тогда было почти семь. Ты проснулся и заглянул в её колыбельку, а сестра смотрела в никуда невидящим застывшим голубым взглядом. Потом пришли какие-то люди, положили её в плетёную корзину и унесли. Смерть — это когда, четыре месяца спустя, ты подошёл к высокому стульчику сестры и вдруг понял, что она больше никогда не будет там сидеть, смеяться и плакать и тебе не придётся больше злиться, что она родилась на свет и теперь мама с папой заняты только ею. Вот что такое смерть.
Но то, что сейчас, — это больше чем смерть. Это летняя ночь, просочившаяся во все уголки времени, звёзд и нескончаемого тепла. Это всё, что ты когда-либо видел, слышал и чувствовал, собранное воедино и в один миг снова обрушившееся на тебя.
Вы сворачиваете с тротуара и идёте по утоптанной каменистой тропинке, окаймлённой бахромой сорной травы, к оврагу. Хор сверчков теперь разошёлся в полную силу, они тарахтят так оглушительно, словно пытаются поднять мёртвых. Ты бредёшь следом за отважной, прекрасной, высокой мамой, защитницей всего мира. Ты чуть приотстал, и мама идёт впереди. А раз она идёт первой, тебе уже не так страшно, и ты догоняешь её. Вместе вы приближаетесь к черте, за которой кончается цивилизованный мир. Вы останавливаетесь на самом краю.
Овраг.
Здесь, сейчас, в чёрных дебрях, что наполняют впадину перед тобой, — зло. Всё зло, которое тебе когда-либо будет суждено узнать. Зло, которое всегда будет для тебя загадкой. Всё, чему нет имени. Позже, когда вырастешь, ты научишься словам, которыми будешь называть то безымянное, что сейчас перед тобой. Бессмысленные слоги для обозначения замершего в ожидании ничто. Внизу, в клубящихся тенях, среди развесистых деревьев и стелющегося плюща, витает запах тления. Здесь, на этом самом месте, сходят на нет законы цивилизованного, обжитого мира, законы разума отступают перед мощью вселенского зла.
Ты вдруг остро чувствуешь, что вы тут одни. Ты и мама. Её рука дрожит.
Дрожит!
Твой маленький мир, в который ты так верил, рушится в одночасье. Мама дрожит. Почему? Неужели и она не всесильна? Но ведь она больше, сильнее и умнее тебя! Неужели она тоже чувствует эту бесплотную угрозу, чьи пальцы слепо тянутся к вам из темноты? Эту затаившуюся внизу злобу? Выходит, когда вырастешь большим, ты не станешь сильным? И стать взрослым — не значит, что все тревоги останутся позади? И нет на свете такого места и времени, где ты был бы защищён? И нет такой цитадели из плоти и крови, которая могла бы противостоять бешеному натиску самого тёмного времени ночи? Терзания переполняют тебя. Мороженое вдруг снова начинает холодить твоё горло, стекает в живот, по хребту, леденит руки и ноги. Ты дрожишь, будто на декабрьском ветру.
Ты понимаешь, что это участь всех людей. Каждый сам по себе, каждый одинок. Один-одинёшенек, окружённый себе подобными, но терзаемый вечным страхом. Таким, как сейчас, на краю оврага. Ты можешь закричать, во всё горло позвать на помощь, но что толку. Овраг так близко, что пока ты будешь кричать, пока тебя услышат, пока прибегут и отыщут, может быть уже поздно.
В горле у тебя застрял тугой ком, ты пытаешься сглотнуть его и прижимаешься к маме. О господи, думаешь ты, спаси её, ну пожалуйста! Не допусти, чтобы с нами что-то случилось. А если папа вернётся домой с собрания, а дома никого…
Мама начинает спускаться по тропе в первозданные джунгли. Твой голос дрожит, когда ты повторяешь:
— Мам, с Кэпом всё хорошо. Всё хорошо. Он жив и здоров. С Кэпом всё хорошо…
Мамин голос звенит от напряжения:
Он всегда возвращается домой оврагом. Я говорила ему не делать этого, но чёртовы мальчишки всё равно ходят этой дорогой. Однажды ночью он спустится сюда и никогда не вернётся домой…
Никогда не вернётся домой. Это может означать всё, что угодно. Бродяг. Бандитов. Темноту. Несчастный случай. Но главное — смерть.
Вселенское одиночество.
Таких маленьких городов, как этот, хватает по всему свету. И каждый из них такой же погружённый во тьму, такой же одинокий и оторванный от мира, такой же трепещущий от страха и удивления. Скрипки, гнусаво выводящие минорные мелодии — вот их музыка. Здесь нет огней, но теней множество. О, это бескрайнее одиночество маленьких городков, прущее через край, как тесто из горшка! Их сырые овраги, полные тайн… Жизнь в них — это ужас, приходящий по ночам, когда рассудок, семья, дети, счастье — всё может быть уничтожено в одночасье чудовищем-людоедом по имени Смерть, и неизвестно, откуда оно нанесёт удар.