Александр Шалимов
«Ночь у мазара»
— Хотите знать, почему в тридцать пять лет я — седой? Хорошо, расскажу. Я поседел за одну ночь, проведенную возле древнего мазара[1] в пустынной горной долине. Произошло это так.
Перед самой войной мне пришлось производить геологическую съемку в бассейне реки Кафандар в восточном Каратегине. Вам не приходилось бывать там? Это наиболее дикий и наименее исследованный район Таджикистана. Царство пустынных гор — царство голых мрачных хребтов и безлюдных долин. В великом безмолвии лежат там на огромных высотах голубоватые языки ледников. Километровые обрывы вздымаются над бесконечными серыми шлейфами осыпей и морен[2]. Полосами снегов оторочены черные скалы. Лишь низкорослая арча лепится кое-где по известняковым карнизам и протягивает из расселин узловатые скрюченные стволы. Люди еще не заселили пустынных долин. Летом чабаны пригоняют туда стада, изредка забредут охотники, но ни чабаны, ни охотники не поднимаются в верховья горных рек — к ледникам. Людей пугает мертвое безмолвие вершин. Странные легенды о пустынных горах вполголоса рассказывают старики по кишлакам в долгие зимние вечера.
Верховья Кафандара славятся своей недоступностью. Глубокий каньон в среднем течении реки, словно прорезанный острым ножом в двухкилометровой толще серых известняков, совершенно непроходим. Говорят, что в нем есть стометровые водопады, но их никто не видел. По каньону можно пробраться лишь на несколько сотен метров от устья; дальше бешеная река заполняет весь коридор каньона. Я пытался проникнуть в него осенью при малой воде. Цепляясь руками и ногами за выступы скал, погружаясь местами по грудь в ледяную воду, тысячу раз рискуя сорваться и быть унесенными стремительным потоком, мы с одним из рабочих смогли углубиться в каньон всего метров на триста. Сквозь оглушающий шум воды из-за поворота временами доносился тяжелый рокот, подобный гулу землетрясения. Возможно, это гремел один из легендарных водопадов Кафандара. Добраться до него нам не удалось. Промокшие и продрогшие, с исцарапанными руками и обломанными ногтями, мы вынуждены были вернуться.
Проникнуть в верховья Кафандара можно только окружным путем, поднявшись по одному из притоков и перевалив хребет. От кого-то я слышал, что туда ведет старая заброшенная тропа.
Чтобы не тащить весь караван по трудной и малоизвестной дороге, я решил оставить его в среднем течении реки возле стоянки чабанов. Лагерь нашей партии находился тут уже с неделю. Своеобразным оазисом казался этот уголок Кафандарской долины среди безотрадного однообразия окружающих хребтов.
Пестрый ковер альпийских лугов покрывал волнистые уступы склонов. Возле наших палаток по широкому дну долины быстро текли зеленовато-голубые воды Кафандара, разбивающиеся на десятки мелких протоков. Между протоками зеленели лужайки. Километрах в трех выше по течению гигантской трещиной чернело устье каньона.
На высокогорных пастбищах, окружавших лагерь, паслись отары баранов и коз, пригнанные на лето из выжженных солнцем равнин Западного Таджикистана. Опытные чабаны с огромными свирепыми овчарками охраняли стада.
Когда солнце скрывалось за мраморным гребнем хребта Хозер-Меч, в сгущающемся сумраке приветливо мигали огоньки костров. Легкий ветер нес навстречу запах дыма и жареного мяса. Много хороших вечеров провели мы на этой стоянке, отдыхая у веселого костра после долгих и тяжелых маршрутов.
Потрескивая, горела смолистая арча; дым, горький, пахнущий хвоей, густыми белыми клубами поднимался к черному небу. Вспышки пламени озаряли лица, опаленные солнцем и высокогорными ветрами. Лежа на кошмах вокруг костра, мы пили кок-чай, говорили, спорили, а иногда пели или читали стихи. Было очень хорошо и как-то по-домашнему уютно. Часы, проведенные у костра, вознаграждали за дневной зной и жажду, за валившую с ног усталость после лазания по осыпям и скалам. В эти часы забывали о вынужденном купанье в ледяном горном потоке, о лошади, оступившейся на опасной тропе, о лавине, чуть не увлекшей в пропасть, и еще о многих и многих неприятностях, которыми так богата бродяжная жизнь геолога. По палаткам расходились, когда начинал гаснуть костер. Случалось, что за «вечерним столом» кто-нибудь засыпал, не докончив фразы: «невежу» с трудом будили и заставляли полусонного залезть в спальный мешок.
Иногда лагерь навещали наши соседи — чабаны. Для гостей готовился жирный плов, а потом кок-чай в большом эмалированном ведре, крепкий, как настой махорки, и темный, как чернила. Чабаны почти не говорили по-русски, а из нас никто как следует не понимал наречия каратегинских таджиков. Беседа с гостями обычно сводилась к восклицаниям, ударам по плечу и выразительным жестам, сопровождаемым беспрерывным хохотом.