Лукерья легла в тот вечер поздно, крепко прижала к себе сына. «Вот, — улыбалась она, задремывая, — дяди твои письмецо прислали, Егорушка. И не знают они, какой ты у меня хороший... Расти, сынок, после и ты в Москву поедешь, учиться. Не на командира, а на доктора, людей лечить... Вот мы с тобой про все дядькам твоим отпишем».
Только заснула, в окно застучали — прибежала перепуганная Леля: с тетей Антонидой плохо, она шибко кричит, пора звать бабку Настасью Марковну.
— Беги, Лелька, — затревожилась Лукерья. — Беги за бабкой, а я мигом к Антониде.
— И я с тобой, — засобиралась Фрося.
Они вернулись домой под самое утро: все обошлось благополучно. Антонида родила сына.
Дни выдались один богаче другого, что ни день — какая-нибудь новость. Лукерья и Фрося прибрались по дому, почаевали, хотели идти в ревком, а в ворота — незнакомый гость: из города приехал славный такой усатый мужчина, налаживать в селе потребительскую торговлю.
— Здорово! — засмеялась тетка Катерина. — Это чего же будет? Выходит, нашему Нефеду конец?
Гостя накормили, напоили чаем. Условились, что он сходит в лавку, поглядит как Нефед барышничает. Про кооперацию никому пока говорить не надо.
Вечером по деревне с гармошкой ходили комсомольцы. Парни и девчата складно пели:
Глава шестая
ИСТЕЧЕНИЕ ЖИЗНИ
У Фомы Семушкина пятистенная изба — еще дед строил, когда вышел с каторги на поселение. Дед был умельцем — по карнизу пущена узорчатая резьба, обвершка на воротах тоже резная. Даже баня во дворе с резьбой. Должно, веселый был человек дед Фомы Семушкина — и каторга не сломила.
Фома согласился пустить кооперацию к себе на квартиру, отдал в наем половину избы, завозню с погребом, сарай. Изба рядом с лавкой Нефеда, местечко куда с добром, лучше не придумаешь.
— Беда, паря, смеху станет, — ворчливо сказал Семену Фома. — Нефед прлдет открывать лавочку, а возле — потребиловка, заходи, кто хошь, все товары дешевые. В голос завоет.
Лукерья хотела пойти, поглядеть на свою пшеничку, землица у нее неважная, правда, вспахана, заборонена неплохо — Семен и Петр Поломошин помогли — без мужской руки какое хозяйство. Да и на постройку школы надо было зайти. Она накинула на плечи платок, но тут в ревком заявилась Лелька. Ну Лелька зря не прибежит, значит, что-то стряслось
— Чего, востроносая?
— Тетя Луша! — закричала Лелька, что было мочи. — Да к нам же докторша приехала. К больному, говорит, Егорке. Ей-богу. С моей мамкой сидит, Егорку на руках держит. Он же давно оздоровел! И Фроська там. Бежим скорей!
Разве за Лелькой поспеешь?.. Лукерья торопливо пошла домой.
Фельдшерица оказалась молоденькой, лет двадцати, не больше.
— Здравствуйте, Лукерья Егоровна, — она стеснительно протянула руку. — Я Маша Белова, фельдшерицей к вам... Сказали, у вас сынок прихворнул.
— Здравствуй, Машенька, — с сердечной приветливостью ответила Лукерья. — Егорушка поправился... Ничего, без дела сидеть не будешь
«Народятся же такие красивые девки», — с маленькой женской завистью подумала Лукерья, разглядывая приезжую. Маша была беленькая, глаза большие, черные...
Обе они сразу понравились друг другу. Лукерья сбегала навестить Антониду, рассказала ей, что в село приехала докторица. пообещала привести: пусть поглядит, может, чего нужно... Подержала на руках маленького — хороший такой ребеночек...
Дома улеглись поздно, разговаривали. Луша и Фрося выспрашивали, как Маша жила в городе, долго ли училась. Леля сидела с открытым ртом, боялась пропустить словечко. Перед самым сном тетка Катерина спросила:
— А до городу, Машенька, ты где была, отец-мать кто у тебя?
— Погибли тятя и матушка... — неохотно ответила Маша. — Не надо сегодня об этом, в первый день... После расскажу. Когда-нибудь...
— Давайте ночь делить. — с грустью сказала Луша, вспомнив своего отца, братьев, — кому больше достанется.
Утром, чуть солнышко, она оделась идти в ревком.