— Жизней за эту шкуру отвечаете. Глаз не спущайте... Как рассветет, отвезем в город.
Ребята стали расспрашивать, за что схватили, он же тихий. Семен много объяснять не стал, сказал только, что Коротких ползучий гад, кровавая гидра контрреволюции.
Когда все активисты собрались в ревком, Поломошин поведал свои городские новости.
— Подъехал я к базару, вижу, идет мужик, чуб на глаза. «Да не может быть, думаю, не он... Видно обознался...» Потом гляжу — взаправду он. Здоровенный, рожа красная. Его в нашей сотне комендантом называли, Ванька Сверкун. Завсегда пленных водил на расстрел. Здесь, в Густых Соснах, ревкомовцев в сарае охранял, задавался, что всех пустит в расход. Ну, думаю, я тебя, гада, изловлю. А как схватить, у него сила точно у медведя. Одному не совладать... Вижу, неподалеку милицейский с наганом. Бежать к нему, да рассказывать — Сверкун дожидаться не станет. Дай, соображаю, я тебя так... Подошел незаметно, он табак стаканами покупал, да как звиздану по скуле. Он обернулся, зыркнул на меня и сразу признал. Голову в плечи — и в толпу, в гущу. Я кричу — держите его, белую сволочь... А все на меня навалились, руки назад заломили. Милицейский прибежал с дурным свистком. Я реву — Сверкуна хватайте, а все только хохочут: кого, мол, полагается, сгребли... В милиции до темна просидел, и покурить не дозволили. Только вечером настоящее дело вызналось, Иннокентий Иванович Честных, есть там такой начальник, все правильно рассудил. Тут оно и закрутилось... Обыскали все заезжие дворы, на дорогах караулы выставили — изловить, значит, Сверкуна.
— Изловили?
— На Селенге взяли. В лодочке. С дружком. Хотели до Нижней Березовки добраться, а там на поезд.
— Это он расстрелял наших? — с трудом выговорила Лукерья.
— Я-то думал — наверняка он, а вышло — не он... — Поломошин обеспокоенно поглядел на Лукерью. — И дружок его божится, что не Сверкун, при нем, при дружке, все сотворилось, он тоже из нашей сотни. Их в городе порознь допрашивали, одинаково показали. Не Сверкун расстрелял. В селе нашелся по доброй воле охотник. Всех сразу, из пулемета.
— Кто? — сурово спросил Семен.
— Василий Коротких, вот кто.
Лука напряженно следил за Нефедом, его тревожило, что лавочник не шумит насчет мельницы. Еще один тяжелый жернов давил сердце: в тот раз напрасно оставил Леонову задаток. «Честь, вишь, ему, мучному ворогу, оказал... А что ему честь? Ему не под святыми сидеть. Были б деньги, честь завсегда сыщется».
Луке надо было торопиться в Воскресенское, но оказалось, что туда уехал Нефед. Вернулся вечером, остановил коня у раскрытого окна Луки, крикнул, не слезая с телеги:
— Эй, сусед! Пшеницу в помол принимаешь?
Лука высунулся из окошка.
— Заезжай во двор, Нефедушка, сейчас ворота отворю. Чайку попьем.
— Не, паря, — Нефед расхохотался. — Тебе не до гостей. Ты сейчас как дурной в Воскресенское поскачешь.
Душа у Луки обмерла.
— Ты чего, Нефед? Пошто шутишь?
— Черт бы с тобой шутил. — Нефед наслаждался растерянностью Луки. — Пущай с тобой мельник Леонов шутит.
— Что стряслось, Нефедушка?
— Ты, поди, большой заклад отвалил под мельницу?
— Кинул маленько... — язык у Луки едва ворочался. — Какая беда приключилась?
— Леонов над тобой потешился. Рожу твою поганую на посмешище выставил. Глядите, мол, такой дурак, только уши пришить.
— Ты чего лаешься, Нефедушка? Скажи, какое горе надо мной?
— Спереди дурак, да и сзади так, вот и весь тебе сказ, — Нефед тронул коня. — Ну, я поехал.
— Погоди, Нефед... — Лука замахал руками. — Куда же ты?..
— Лося бьют в осень, — снова нахально рассмеялся Нефед, — а дурака завсегда.
— Христом богом, Нефедушка, скажи чего Леонов задумал?
Нефед хлестнул коня. Отъехал немного, обернулся:
— Нету боле твоего Леонова в Воскресенском. К белым убег, на Чикой. А мельницу городскому мужику продал, он там во всю шурует. Во как. Плакали твои капиталы!
И покатил дальше. Лука кинулся во двор — запрягать...
На другой день Нефед уехал в город, а вернулся и начались у него сборы. Скотину пораспродал, избу заколотил... Когда на двух подводах выезжал со двора, Лука не вытерпел, подошел.