— Ей-богу, он... — оторопело проговорил Семен Калашников. — Он, падла. Да я его...
Семена едва удержали...
Приезд суда растревожил сельчан. В тот же день в Густые Сосны прискакали верхом мужики из Воскресенского, из Красноярова, из Ногон Майлы — как они проведали, что будет выездной показательный суд, неизвестно. Первым заявился старый Цырен. Скоро на подводах приехали и женщины с ребятишками. В каждой избе было полно народу, всюду только и разговоров, что о Коротких, о предстоящем суде.
Когда постучали в дверь, Антонида кормила сынишку, отца не было дома. Она отворила дверь и обмерла, отступила назад, качнулась к стене: в избу вошел Иван Николаевич Машков, троицкосавский фельдшер, который прошлый раз поведал ей о преступлениях Коротких.
Машков молча смотрел на Антониду. Глаза спокойные, усталые. Что в них еще? То ли осуждение, то ли сочувствие... Нет, откуда быть сочувствию?..
— Вы меня не узнали? — глухо спросил Машков.
— Узнала, — чужим голосом ответила Антонида. — Проходите в комнату. Я позову отца, он близко.
Машков сел на диван, на котором отдыхал в прошлый приезд, Антонида пошла за отцом. Спустилась с крыльца, добралась до калитки, прислонилась к забору. Ноги не держали, голова кружилась. «Что я ему скажу? И так столько перестрадала, измучилась, зачем еще... Больше нет сил. Чем искупить вину? Разве меня простят когда-нибудь? Станет расспрашивать, осуждать...» Она побрела, держась за забор, нашла отца, вместе с ним вернулась в избу.
Отец увидел Машкова, обрадовался, велел Антониде поставить самовар, зажарить яичницу. Они сидели, говорили о жизни. Вдруг отец живо вскочил с места.
— Погоди, Иван, ты же внука моего не видел!
Принес в одеяле Коленьку.
— Вот здорово! — сердечно сказал гость. — Два Николая — старый да малый.
— Дочка! — весело позвал Антониду отец. — Давай еду, быстренько!
Антонида поставила на стол яичницу, с трудом принесла самовар, непослушными руками расставила посуду, села к окну.
— Ты чего прискакал? — спросил гостя отец.
— Без нужды не поехал бы... — неохотно ответил Машков. — Болею, избегаю лишних передвижений. У вас тут суд будет, меня вызвали.
— Да, суд... — Отец никак не мог подцепить вилкой яичницу, уронил на стол. — Суд, понимаешь... Такое дело.
«Ну, что же вы... — горько подумала Антонида. — Бейте... Кричите, что я заодно с ним... Продажная баба, тварь, полюбовница... Судить меня надо. Кричите...»
— Да... — Машков чуть оживился. — Машу Белову хочу повидать, фельдшерицу. Вот, стакан чаю выпью, навещу... То-то обрадуется! Она далеко живет?
— Рядом. — Отец тяжело поднялся со стула. — Вон домишко, из нашего окна видно. — Он поглядел на Машкова. — Ты знал этого Коротких?
— Встречался... — Машков допил чай, встал. — Знавал такого.
— Ночевать приходи, Антонида постелет, она у меня знаешь, какая хозяйственная, гостеприимная. Вечерком потолкуем.
Антонида проводила Машкова до дверей.
За школой, где в следующем году будет огород, поставили стол, покрыли его кумачом. За столом сидели судьи, в сторонке на некрашеной скамейке ссутулился Коротких. За спиной у него стояли два милиционера с винтовками.
Шагах в десяти от судейского стола сидели на траве приезжие из соседних деревень и улусов, свои сельчане, а кто и стоял, вплотную друг к другу.
Было тихо... Все с напряженным вниманием слушали обвинительное заключение. Пожилой человек читал его негромким, усталым голосом, а перед теми, кто слушал, наяву вставала осень и зима 1919 года, когда обезумевшие от ударов Красной Армии колчаковские банды в панике катились на восток, сеяли на своем пути смерть, оставляли за собой пожарища и развалины. Колчаковцы, семеновцы, американские, японские и еще какие-то интервенты превратили в страшную тюрьму Красные казармы в маленьком забайкальском городке Троицкосавске, возле самой границы с Монголией. Вдали от железной дороги. Там было собрано более тысячи заключенных...
— Семеновцы в Троицкосавске с первых дней жестоко уничтожали безвинных людей, — читал пожилой секретарь Политического народного суда. — С декабря 1919 года по 9 января 1920 года расстреляли и зарубили около тысячи человек.
Дальше шло описание преступлений Василия Коротких. Он сидел у всех на виду, прятал глаза от людей, от солнца.
— Чего с ним чикаться, с гадом! — крикнул кто-то из толпы.
— К стенке, без разговору!
Председатель суда поднял руку, стало тихо...
Дальше в обвинительном заключении было сказано, что Коротких утаил от народного государства богатую золотом Никишкину падь, убил свояка Спиридона Никитина.