За селом денщик придержал коня, спросил:
— Тебя как зовут?
— Фрося.
— А я Петька.
— Петька? — Фрося побледнела. — Петька...
— Ну да... — Он засмеялся, — А что? Благодари бога, Фроська, из погибели выбралась, от смерти ускакала.
Некоторое время скакали молча. Но вот Фрося остановилась.
— Езжай обратно, Петя. Отсель одна доберусь. А то хватятся тебя...
— Еще маленько, лес минуем.
За лесом Петр спешился, поправил седло, спросил:
— Ты куда едешь-то? Далеко?
— Близко уже. Сначала будет Красноярово, а подальше буряты, улус Ногон Майла.
Петр о чем-то раздумывал.
— Ну, прощай, Петя. — Она отвернулась. — Пущай бог тебя сохранит. Ты чьих будешь-то?
— Поломошин по фамилии... Слушай-ка, Фрося, — с трудом заговорил Петр. — Вишь, какое дело... Не знаю, как обсказать. Одним словом не по дороге мне с ними, с белыми. Не стану вертаться.
— Ты чего, Петя? — испугалась Фрося. — Как же так?
— А так и есть, — сердито ответил Петр. — Не хочу класть голову за ихнее сучье дело. Чего я буду воевать за буржуйскую власть? Силком на коня посадили, угнали в Монголию, а теперь в своих заставляют стрелять. Не вернусь, и все.
— Петя... — Выдохнула Фрося. — Поскачем в Красноярово, в Ногон Майлу, поднимем мужиков.
Петр взял Фросиного коня за повод.
— Фрося, — сказал он, — кажись, на верную дорогу поворачиваю. Казаков обшелушим, как кедровую шишку. Я всю силу ихнюю знаю. Ежели вдруг ударим, не устоят.
Он вскочил на коня.
Пригнувшись к гривам, Фрося и Петр наметом помчались по дороге к Красноярову.
В сарае, где сидели арестованные, было темно и холодно. Мужики привалились друг к другу, к ним прижалась озябшая Катька, нудно заскулила...
— Ись... пить... дай...
— Заткнись, дура, — не выдержал Семен Калашников. — Без тебя тошно.
— Так вот... — зашептал Егор Васин. — Добра от казаков ждать нечего. Пощады нам не будет.
— Откуда они взялись, гады? — тяжело вздохнул Иван Подкорытов, калека на одной ноге. Вторую он оставил на германском фронте.
— С того свету явились, — тоскливо пошутил отец Семена Калашникова, который тоже был в сарае.
— Верно что... Мы их похоронили, а они снова.
— Тятя, — зашептал Петька, — удерем! Двери сломаем, и ходу. Пущай стреляют. Может, кто живой останется.
— Ошалел. Всех перебьют.
— Сложа руки сидеть не станем, — сурово проговорил Иван Подкорытов. — Подкоп надо.
— Мерзлую землю пальцами не поскребешь.
— Я нашарил в стене гнилое бревно. — Егор придвинулся ближе. — Все чохом поднавалимся и выдавим. А там — огородами, в лес.
— Давай, — оживились мужики. — Чего раздумывать, может, от верной смерти уйдем.
— Только бы из сарая выбраться!
— Жить-то как охота! — с силой сказал Егор. — Мы настоящей жизни еще и не видели, у нас хорошее только зачинается.
Подкорытов удивленно спросил:
— Не пойму, как они сразу всех нас зацапали. Уж не по доносу ли?
— А вот живые останемся, все проведаем, — ответил Егор. — Я предателя не помилую, своими руками задушу.
Петька утер шапкой вдруг вспотевшее лицо.
— А дура-то как попала?
— Ее родной тятенька втолкнул. Задумал избавиться. — Егор мрачно добавил: — Видно, и мы здесь не без его усердия.
Катька подползла в темноте к двери, застучала кулаками, заплакала:
— Ись... пить... дай!
Мужики нащупали в стене бревно, навалились плечами. Бревно чуть подалось. Но тут открылась дверь, казак со двора крикнул:
— Егора Васина к ихнему благородию! Пошевеливайся там! Живо!
Егора увели.
Без него раскачали бревно, спустили на землю: надо было всем скоренько уходить из сарая на желанную волю, но мужики не захотели покинуть в беде Егора.
Казаки приволокли его чуть живого едва не под самое утро, бросили возле порога. В сарай заскочили шестеро пьяных с винтовками, Лука тускло светил лампой.
Никто в темноте не заметил, как Семен Калашников выбрался в проем, сполз за стеной на землю.
Арестованных окружили, выгнали во двор. Егор с трудом поднял голову, разглядел, что с одного боку его поддерживает Петька, вырвался.
— Уйди!.. Предатель!
— Ты чего, тятя? — испуганно спросил Петька.
Егор освободил вторую руку, ударил Петьку по лицу.
— Паря... — Иван Подкорытов подхватил Егора, который совсем потерял силу в теле, стал оседать. — На смерть идем, а ты сына...
— Не сын он мне, — твердо и громко произнес Егор. — Отрекаюсь. Будь ты проклят, Иуда окаянный!
Все обступили Егора, даже казаки притихли.