Все померкло вокруг, будто никогда не было на свете ласкового солнца, будто всегда стояли темные, промозглые сумерки. Нет на земле легких, говорливых птиц, не зацветут по весне веселые подснежники, остались лишь серые, тощие крысы с кривыми, тонкими лапами, да колючий, ломкий кустарник... Мужики впервые отчетливо поняли, что их ждет.
Смерть никому не бывает в радость. Тот, кто спокойно принимает смерть, тоже хочет жить.
На краю обрывистого, крутого берега стояли сильные люди. По-звериному страшно было одному Петьке, до боли хотелось прижаться к отцу, почувствовать его родное тепло, но Петька не смел пошевелиться, он знал — нет и не может быть ему отцовского прощения.
Офицер приказал казакам отойти, закурил папиросу, заговорил мягким, вкрадчивым голосом:
— Я мог бы не разговаривать с вами, красные сволочи, это бесполезно, через минуту вас не станет. Но я не могу отказать себе в удовольствии. Мы расстреляем вас и уйдем из села. Наши функции только карательные, мы пока не можем надолго удержать власть. Но мы вернемся. Так что подыхайте с верой в обреченность вашего подлого дела. Мы спасем Россию от вашего варварского ига.
— Врешь, гадина! — крикнул Егор.
— Спокойнее, спокойнее. — Офицер затянулся папиросой. — Мне приятно сказать, господин председатель ревкома, что вас выдал ваш родной сын. Большевики, наверно, поставят вам памятник, на нем будет имя и Петра Васина. Они будут чтить предателя, как своего героя. Смешно и обидно, да?
Егор повернулся к Петьке. В глазах отца были боль, мука. «Вот и конец, Петька... — с тоской размышлял Егор. — Дошел до позорного смертного часа. Думал детей твоих нянчить, а вышло вон что... Не один уходишь, погляди, сколько жизней стоит измена... Дорого обошлось твое пьяное слово. Даже перед кончиной не могу сказать отцовского слова, ободрить... Вместе умрем. Но у тебя позорная смерть».
Петька будто услышал скорбные отцовские мысли, рванулся к нему. Глаза у Егора потухли, он ссутулился, отвернулся от сына.
— Мне приятно сказать вам, красные варвары, что есть еще на свете честные люди. Вам будет отрадно узнать, что вас прикончит сейчас ваш односельчанин, который сам предложил мне свои услуги. Он из доблестных войск генерала Семенова. Мы с ним вместе служили в Троицкосавске.
Крыса за пулеметом заметалась, задергалась.
— Это честный патриот единой, неделимой России Василий Коротких.
Василий приподнялся за пулеметом. Задыхаясь крикнул:
— Братцы! Не слухайте... Не по своей воле смертный грех на душу принимаю! Ихнее благородие приказали.
— Не скули, падла, — громко сказал Иван Подкорытов. — Тебя справедливая пуля сыщет.
Егор вдруг вспомнил слова своего старшего сына Кеши... Он сказал в тайге, когда они решали судьбу подыхающего с голоду, больного Василия: «Как бы нам в своем доме чумную крысу не выпустить». Чумная крыса...
Позади обреченных вдруг заплакала Катька. Калашников сказал офицеру:
— Ослобони девку. Дура она. Безмозглая.
Офицер рассмеялся.
— Раньше большевики никогда не просили о милости. Первый случай.
— Врешь, подлюга! Не дождешься, чтобы мы тебя просили!
Офицер бросил папиросу, скомандовал:
— Приготовиться!
Мужики на краю обрыва теснее прижались друг к другу.
Офицер сухо сказал:
— Огонь!
Василий скинул шапку, перекрестился и повел стволом пулемета в одну сторону, в другую.
Все было кончено...
Офицер отвязал лошадь, сел в седло, закурил, сказал Василию, который без шапки навытяжку стоял за остывающим пулеметом:
— Молодец! Чистая работа.
Василий надел шапку, ответил с тяжелым вздохом:
— Рад стараться, ваше благородие! Замолю ли когда смертный грех, простит ли господь милосердный?..
Буряты, на своих гривастых, малорослых лошадках влетели в село с одного конца, мужики из Красноярова с гиканьем, с криками «ура!» ворвались с другого. С бурятами была Фрося. Рядом скакал на взмыленной лошади Цырен, отец покойного Дамдина, за ними мчались другие.
Отряд из Красноярова вел Петр, бывший денщик, бежавший от белых.
Конники смяли заставы, врубились в село, не дали казакам опомниться. Похмельные, одичавшие от ужаса и неожиданности, казаки выскакивали из домов. Кто пешком, кто на неоседланных конях мчались по селу, по дороге к тайге. Их догоняли, рубили и стреляли, сходу убивали кольями. Семен Калашников, спасшийся от расстрела, приладился с винтовкой за баней и стрелял по бегущим к лесу. К нему подполз бледный Василий Коротких, в руках у него была винтовка. По дороге скакал верхом сотник в расстегнутой шинели, за спиной у него как крылья диковинной птицы хлопали концы башлыка. Василий щелкнул затвором, долго прицеливался, наконец, выстрелил. Конь метнулся в сторону, сотник склонился на бок, тяжело рухнул с седла. Нога у него запуталась в стремени, испуганный конь взвился на дыбы и галопом помчался по полю, таща за собой сотника.