— Здорово ты его! — с восхищением проговорил Семен.
— Всевышний сподобил, — ответил Василий. — В преисподнюю закувыркался.
Казаков выгнали из села, в лесу спаслось лишь несколько человек. Среди убитых казаков нашли труп зайсана Дондока из улуса Ногон Майла. Долго гадали, как зайсан попал в белую сотню.
Через два дня торжественно хоронили расстрелянных ревкомовцев. На похороны остались отважные мужики из Ногон Майлы, Красноярова, приехали делегаты из села Воскресенского, а с ними и городской представитель — товарищ Иннокентий Честных.
Глубокую братскую могилу вырыли на крутом берегу Звонкой. Утром из-за гор поднимается ясное солнышко, щедро освещает уступистый берег в крутых увалах, он словно первым встречает новый день. От могилы видно озеро Глубокое, оно совсем близко. Летним тихим вечером слышно, вода в озере шуршит о песчаный берег, осторожно перебирает обточенные камешки. Когда поднимется сильный ветер, высокие волны с ревом станут дробиться о скалы, ветер будет приносить к могиле мелкие чистые брызги...
С другого краю подступает тайга. Она не то, чтоб рядом, но если насторожиться, вслушаться, донесется смутный, неумолчный гул. Это ровно шумят вековые сосны, лиственницы, кедры. Когда стоишь рядом, они шепчутся будто потихоньку, а издали это сливается в могучий, басовитый рокот.
Сквозь кусты можно разглядеть избы, белеет церковь в Густых Соснах... Могила на высоком месте, от нее во все концы далеко видно.
С расстрелянными хоронили Никиту Ивановича, младшего Калашникова — Игната и еще одного мужика — казаки прикончили их сразу, как захватили Густые Сосны.
Все село стояло на берегу. Сняв шапки, склонили головы буряты из Ногон Майлы, мужики из Красноярова, делегаты из Воскресенского. Возле братской могилы причитали родные убитых. Лука притащился с санями, ему подсобили поставить на них гроб с телом дочери, он сказал, что будет хоронить ее по-христиански, на кладбище.
В суровой, настороженной тишине расступились, пропустили к могиле Лукерью, дочку Егора Васина, сестру бывшего партизана Петьки. Она шла с младенцем на руках. Возле шагала Фрося и молодой казак, который привел в село отряд из Красноярова. Лукерья подошла к гробу отца, с ребенком на руках тихо спустилась на колени, поцеловала тятьку в лоб. С трудом поднялась, долго-долго молча смотрела на Петькино мертвое лицо.
Она стояла на самом краю могилы, из-под ног у нее с шуршанием осыпалась в яму земля. Лицо у Лукерьи было как из белого камня, она смотрела потухшими глазами не на людей, а куда-то мимо.
Мерзлая земля осыпалась в глубокую яму. Фрося и казак отвели Лукерью в сторону, она хотела что-то сказать, но только беззвучно пошевелила губами.
Честных подошел к могиле, заговорил тихо, с великой печалью.
— Товарищи! — сказал он. — Начнем гражданскую панихиду по нашим героям. Вечная слава и вечная память богатырям, отдавшим свои жизни в борьбе с гидрой капитализма за свободу, за мировую пролетарскую революцию!
— Тяжело говорить... — Честных шапкой смахнул слезу. — Хороших людей хороним. Смелых. Сильных. Со щедрым сердцем. Больно, товарищи дорогие, что не увидят они настоящей жизни, за которую ходили на геройские подвиги, за которую с отвагой приняли кончину.
Он с трудом проглотил комок, который застрял в горле.
— Спите вечным, спокойным сном, наши боевые товарищи! Вы ладно жили, с честью погибли! Каждому прожить бы так!.. Мы никогда не забудем вас, дорогие братья! Клянемся над вашей могилой, что смело, как вы, понесем вперед непобедимое ленинское знамя! Не уроним большевистской славы и гордости!
К могиле подошел старый Цырен, свекор Лукерьи.
— Когда в улусы приходит черная оспа, — заговорил он, — ламы велят улусникам молиться хозяину всей земли, бурхану Манджушри. Ламы шепчут священные заклинания, лепят из теста страшного черного человека, тащат его на закрытых носилках в степь, бросают в жаркий костер. Вот и все, говорят ламы, больше не бойтесь, злой дух сгорел, золу его размел ветер, болезни не будет. Но ламы говорят, а болезнь все ходит по юртам, душит старых и малых, метит людей своей корявой тамгой...
— Для бедных старая жизнь была куда хуже черной оспы, — продолжал в тишине седой Цырен. — Мы думали, старая жизнь сгорела в большом пожаре, который, гляди, сколько лет шумел по всей земле... Много хороших людей погибло... У меня сухие глаза, боги не дозволяют бурятам плакать по мертвым. А думаете сердце не стонет? Стонет... Дамдин, сын мой, погиб... Лушахон, невестка моя, вдовой осталась, внучок Егорка сиротой стал... Еще маленько скажу. Надо не сидеть, как глиняный бурхан в божнице. На краю этой глубокой ямы, перед светлым солнцем клянусь, перед богами, перед всеми людьми... Пусть слышит вечное небо, пусть слышит широкая земля... Дружными руками будем новую, светлую жизнь строить. Так я сказал?