Не знаю, как для Стиви, для меня не имеет принципиального значения, проводить ночь с женщиной или с мужчиной. Разве что, ложась с созданием одного с тобой пола, я знаю: полученное удовольствие, если повезет, будет куда ярче и чувственней — именно из-за его порочности и неодобрения обществом.
Но чтобы настолько ярче? Этого я, признаться, не ожидал, и потому впал в состояние легкой прострации.
— Йен, открой глазки, — тихо хихикает Стиви. Подкрепляя слова действиями, он легонько прикусывает мое ухо. Хочешь — не хочешь, дернешься. — С возвращением в мир живых. Где ты этому научился? Я был глубоко и твердо уверен, что сейчас по твоей милости отдам концы… и это будет наилучшая смерть из возможных.
— Пан Мартиниц даже не догадывается, какое сокровище он только что потерял, — лениво отзываюсь я. Не хочется говорить, не хочется двигаться, только лежать, вытянувшись и забросив руки за голову, пребывая на зыбкой грани яви и воображения, мысленно перебирая россыпь воспоминаний и впечатлений. Поразительно, чего только не сохраняется в памяти от пережитых кратких мгновений. Пальцы, стискивающие ткань простыни. Острый изгиб лопаток и гладкость кожи, под которой переливаются напряженные узелки и ленты мышц. Раскачивающийся завиток длинного локона.
— Переживет, — холодно бросает Станислав. Кажется, он изрядно недолюбливает покровителя. Случившееся оказало на моего приятеля наилучшее воздействие — он воспрял духом, сделался не в меру игрив и пробует осторожно проявить инициативу, ожидая, как я отнесусь к его многозначительным намекам. Я совершенно не прочь побыть в роли подчиняющейся стороны, о чем Стиви быстро догадывается.
Ладони, губы, влажный пронырливый язычок — они странствуют по моему телу, вдумчиво изучая каждый изгиб, каждую примету, надолго задерживаются возле старого шрама на левом боку, памяти неудачной дуэли, перемещаются все ниже и ниже… Кисть ложится повыше коленей, мягко соскальзывает по внутренней поверхности бедра и вкрадчиво-настойчивым прикосновением раздвигает мне ноги. Я не возражаю — Стиви, надо отдать ему должное, знает толк в искусстве любви. Женщины наверняка остаются им довольны. Молодые люди, надо полагать, тоже.
— Тебе… тебе нравится? — в полутьме я не вижу, скорее, догадываюсь, что Станислав быстро и часто проводит языком по пересохшим губам. Его пальцы завладели предметом моей скромной гордости, теперь они сжимаются и разжимаются, одновременно двигаясь вверх и вниз.
— Ум-м… Лучше не бывает…
— А если так?
Он наклоняется вперед. Я зажмуриваюсь. В такие моменты лучше не отвлекаться ни на что постороннее, только чувствовать. Можно употребить много превосходных степеней и не дать ни малейшего представления о том, что на самом деле испытывает человек, когда с ним проделывается нечто подобное. Если быть полностью откровенным, то надо признать: доселе никому из моих подруг и дружков не удавалось настолько самозабвенно и сладостно исполнять сей древний нехитрый трюк. Меня бьет короткий приступ судороги, я пытаюсь на ощупь разыскать руку Стиви и притянуть его к себе. Это удается — мое плечо щекочут упавшие пряди.
— Да? — тихо спрашивает он.
— Иди… Иди, если хочешь, — с некоторым трудом выговариваю я, потому что ставший жестким и разбухшим язык внезапно отказывается повиноваться.
— Конечно, — доносится легкий ответный шепот. — Сейчас… Погоди немного… Йен, ты…
Легшие на бедра руки помогают мне перевернуться на живот, что, принимая во внимание узость кровати, весьма затруднительно. Неровное, сбивающееся горячее дыхание в затылок. Стиви ерзает, устраиваясь, но чересчур спешит и проходит мимо. Сдавленное «ч-черт…» и покаянное «извини… прости меня…»
— Ничего, — бормочу я. Или думаю, что бормочу. Я стал похожим на животное — в том понятии, что разумные мысли сменились простыми и непритязательными потребностями. Хочу принадлежать кому-нибудь, кто сильнее. Пусть поступает со мной, как заблагорассудится. Меня не существует, я — изнемогающий на скомканных простынях сгусток греховного вожделения, который бросает то в жар, то в холод. А ведь Станислав моложе лет на пять и его способность воспринимать окружающий мир куда обостренней и тоньше. Какие же впечатления снедали его, пока я удовлетворял свои не слишком-то достойные желания? Через какие круги я провел его, сам того не сознавая?