— И попробуй только заявить, что они не как новенькие! — прорычал сторож. — Никто не скажет, что я не надраиваю их до блеска, сынок, это факт. Если услышу вора, сразу пулей сюда. И снесу ему голову — еще и побыстрее той пули.
Зло тяжело заворочалось совсем рядом.
— Значит, я вам не понадоблюсь, — сказал Слоан.
— Когда повидаешь столько, сколько довелось мне, сынок, тогда и понадобишься, но не раньше.
Слоан чувствовал, как неуклонно растет тугая атмосфера зла, но все равно чуть не рассмеялся: вот они ссорятся среди обнаженных клинков, хотя ни одно слово не стоит удара. Ощущение жуткого морока вдруг схлынуло, и констеблю удалось наконец определить его источник. Он лежал прямо у него под ногами.
— У меня нет времени спорить, — сказал он и побежал.
Пустота за лестницей сомкнулась вокруг него; сторож закричал; рация Слоана запищала, вызывая его; проткнутые копьем света, задрожали и закачались картины, колонны, ступени. На трясущихся, ватных ногах Слоан заскользил по мраморному полу фойе. Он сразу кинулся в планетарий. Когда констебль пробегал мимо луны над глобусом, та завибрировала и начала вращаться.
Дуга луча кометой полоснула по искусственному небу; звезды на потолке вспыхнули и пропали. За стройными рядами скамеек Слоан увидел застекленный стенд. Воздух мгновенно натянулся, став тугим и упругим. Зло, насилие, похоть — что бы там ни было, оно гнездилось именно в витрине. Снаружи, в фойе, раздавались шаркающие торопливые шаги приближающегося смотрителя. Он яростно ругался и топал спадающими с ног тапками. Слоан выключил фонарик и на ощупь двинулся по проходу.
Он никогда не боялся темноты: в детстве его страшила луна, как в тот праздничный вечер. Но сейчас мрак, казалось, ломился от направленного на Слоана оружия, готового изувечить человека. Все тело полицейского покрылось колючими мурашками, каждый нерв чувствовал неотвратимость необъятной, готовой вырваться на свободу угрозы. Констебль слышал глухие шаги, но комнату переполняло эхо; преследователь мог находиться где угодно — далеко или близко, слева или справа. Слоан сбился со счета рядов. Ищущая рука оторвалась от спинки последней, по его предположению, скамьи. Ощупывающие тьму пальцы коснулись других, таких же трясущихся, кожу обдало влажным дыханием, и рука полицейского отдернулась от чужого лица.
Слоан отпрянул, сражаясь с фонариком, но наконец из его руки брызнул свет. Констебель находился совсем рядом со стеклянной витриной, но еще ближе к нему, в считаных дюймах, стоял сторож.
— Так и думал, что ты тут, сынок, — заявил смотритель. — Что за шутки? Решил провести старика?
Сторож заслонил собой стенд. Лицо его качалось перед Слоаном, точно воздушный шарик. Повинуясь очнувшемуся инстинкту, Слоан ударил вслепую, как отбивался от детей на вечеринке. Задохнувшись, старик рухнул возле витрины, и констебль разглядел табличку, которую до сих пор загораживало тело пьянчуги.
Он уже видел ее раньше, в день убийства. Прежде чем разум его был подавлен, он успел вспомнить и понять все. В прошлый раз это случилось при дневном свете; солнце помогло продержаться несколько часов, только что толку? Надпись уже потеряла значение; весь смысл сконцентрировался в лежащем в витрине под табличкой «ЛУННЫЙ КАМЕНЬ» сером булыжнике.
Слоан почувствовал, как что-то силой изнутри открыло его рот. Вся кожа вспыхнула, словно ее разом проткнули рвущиеся из плоти миллионы иголок. Но это была шерсть; плечи человека сгорбились, отягощенные повисшими, наливающимися мускулами руками, на которых стремительно росли когти, заодно потащив вниз и голову и заставив полицейского наконец-то опустить взгляд на лежащего без сознания смотрителя.