— Матс Эллинг хочет посвататься к твоей дочери Ботилле. Я его сват, — торжественно объявил фохт.
Западня захлопнулась. Старосту поймали.
Ларс Борре сдержал данное Матсу слово. Стоит порадеть этакому честному и верному крестьянину. Бонд из Эллингсгорда даже прихрюкнул от удовольствия.
— Но до солнцеворота слова своего не нарушу.
— Ждешь зятька к этому дню? — спросил фохт и подмигнул одним глазом Матсу.
— Про то не знаю. Но от слова не отрекаюсь.
— Знаю, ты слов на ветер не бросаешь, — сказал Матс. — Погожу до того дня.
— Вот тогда мы и явимся, — перебил фохт. — Буду сватом Матсу.
— А добром ли меня встретят? — спросил Матс.
— С таким сватом, как я, жениху почет да уважение, — хвастливо заверил его фохт.
Борре был доволен собой. Он всегда бывал доволен собой, когда испытывал на Йоне Стонге свое умение. Есть люди, с которыми он и говорить-то побрезговал бы. Но Стонге не из таких. Борре относился к старосте лучше, чем к кому-либо в деревне. После встреч со старостой он бывал как-то необычайно доволен собой.
Западня опять захлопнулась. Стонге сказал:
— После солнцеворота слово назад возьму.
Фохт и Матс перемигнулись. Кольцо уже было вдето в пятачок борова. Он еще повизгивал, но уже не так громко, как раньше. Теперь борова можно и отпустить, ему будет больно рыть землю проколотым рылом.
— А подручного вола Ботилле дашь в приданое? — в раздумье спросил Матс.
— Такой был уговор, — ответил староста.
— И цена тому волу восемь далеров серебром?
— Добрых восемь, а то и больше, — подтвердил староста.
На лице у Матса Эллинга появилось задумчиво-счастливое выражение.
Йон Стонге больше не удивлялся, почему в последнее время Матс зачастил в его хлев и щупал волов за бока и под пахом. Шила в мешке не утаишь!
Ларс Борре одобрительно и дружелюбно похлопал старосту по плечу. С ним оказалось еще меньше хлопот, чем он думал. Не ахти какой труд спустить шкуру с того, кто ее сам, по своей воле и своими руками, с себя сдерет. Борре радовался, что бог всегда посылает ему удачу, когда он не злоупотребляет властью. Он мог бы еще спросить старосту: что ты сделаешь, если по полуночи в твою дверь еще раз постучит лесной бродяга? Он мог бы спросить его об этом, но зачем пересаливать? Он и без того знал, как староста впредь будет вести себя. Одни раз Йон Стонге оплошал, но теперь пришел в себя, снова стал мудрым и рассудительным.
Да и мысли у старосты прояснились, его долгие сомнения развеялись, и на смену им пришла уверенность. Уверенность в том, что все беды его, как и беды всех односельчан, не от кого иного, как от этого лесного бродяги. Из-за Сведье приходилось им маяться. Из-за Сведье у него болело брюхо и скребло на сердце. Из-за Сведье не было у него на душе покоя. С какой стати должен он мучиться за чужие грехи?
Неправедным оказалось дело Сведье, и теперь-то это видно, когда за него напрасно страдают невинные. «Чей грех, тот и в ответе», — гласят слова закона. Лесному бродяге нельзя забывать слова: «Пеняй на себя! Сам и муку принимай!».
Человек этот впредь не переступит порога его дома, и не бывать его свадьбе с дочерью Йона Стонге.
Едва лишь стемнело в тот вечер, кто-то пришел на пригорок в усадьбу Сведьегорд и принялся копать землю возле хлева. Он вырубает большие куски дерна. Земля вязкая, да корни трав мешают. Он торопится, и яма быстро углубляется. Он копает на два фуга в глубину. Когда яма вырыта, он прячет в нее доску. Он торопится, закладывает яму кусками дерна и старательно прилаживает их один к другому.
Прежде чем уйти, он усердно утаптывает землю ногами.
Доску с призывом к свободе, с вестью спешной, наипервейшей, вырыла нынче неразумная скотина. Но фохт окольцевал борова, а штафет снова зарыт в Брендеболе.
Господин Петрус Магни получает письмо от пастора с сословного собора
«Нижайший поклон брату моему и наилучшие пожелания духовного и телесного здравия и всяческого благополучия.
В день Ивана Купалы прибыл я в Стокгольм из родных мест и стал в Норремальме на том же постоялом дворе, что и прежде. Возблагодарив господа за ниспосланное мне здравие, я по долгу службы заблаговременио уведомляю своего брата о том, что происходит на сем сословном соборе, который тянется вот уже целых два месяца, и конца ему не видно.
Много мы совещались об умалении церковной десятины из-за расширения господских поместий и о защите прав наших от посягательств помещиков, чего и впредь будем требовать.
На непрерывных заседаниях капитула в большом соборе мы, приходские служители церкви, единодушно порешили просить ее величество отобрать в казну угодья у дворян. Это и по сие время одно из важнейших решений духовного сословия. Но епископы, особливо доктор Иоганнес из Стренгнеса[31], с нами в том не согласились и заседали в капитуле от нас отдельно.
31