— Теперь можете проходить.
Виталий, бормоча себе что-то под нос, кинулся к подъезду. Я устремилась следом. Влетели в квартиру.
— Можете пойти и сварить себе кофе, — махнул он рукой в сторону кухни и закрылся в спальне.
Несколько секунд спустя до меня донесся его взволнованный голос:
— Анатолий Сергеевич, у меня беда… — Дверь спальни неожиданно распахнулась. — Что стоите? Я же велел вам кофе готовить!
Мне ничего не оставалось, как ретироваться на кухню. Щеки пылали от ярости. Совсем мужик обнаглел. И зачем я ему, дура, помогала? Все утро на него угрохала, а он со мной обращается как с рабыней. Девчонку на побегушках нашел! Кофе ему вари! Может, ему еще в ванной спинку потереть? Или тайский массаж сделать? Да пошел он!..
Достала из холодильника бутылку воды, налила себе полный стакан, плюхнулась на диван и, обнаружив перед собой пульт, включила телевизор.
Долго блуждала по каналам, и только нашла интересную программу, как тут на кухню влетел Виталий.
— Вы что расселись?
— А мне надо было пол помыть? — Я уже не на шутку разозлилась.
— Я попросил кофе.
— Вот и варите. Вы хозяин. А я в вашей технике не разбираюсь.
С этими словами я нахально ухмыльнулась.
Он явно не привык к такому обращению. Лицо его снова пошло красными пятнами. Однако ничего, проглотил.
— Ладно, — говорит, — ко мне сейчас приедут. Пойду одежду вашу сниму, отдам вам, и можете домой отправляться.
Так сказать, разрешил! Можете быть свободны, я в ваших услугах больше не нуждаюсь. Но ты, братец, не на ту напал!
— А расписочку? — спрашиваю я нагло.
Он так и замер в дверях.
— Какую еще вам расписочку?
— Такую, знаете, простенькую, на бумажечке, вами собственноручно написанную. Я, конечно, вхожу в положение и понимаю, у вас голова сейчас плохо работает, поэтому могу продиктовать текст. Берите ручку и записывайте; «Я, Виталий Александрович Ливанцев, обязуюсь не позднее восьмого сентября сего года дать эксклюзивное интервью Анастасии Романовне Танеевой — специальному корреспонденту газеты «Желтая правда». Подпись. Число.»
— Что-о? — взревел Ливанцев. — «Желтая правда». Эта вонючая газетенка! Да ни за какие блага на свете ни одного моего слова в ней не появится.
— Вы же обещали! — У меня снова получилась замечательная ухмылка.
Его охватила такая ярость, что слова иссякли, и он лишь беззвучно разевал и захлопывал рот. Я поспешила его успокоить:
— Виталий, я пошутила. Я работаю не в «Желтой правде», а в «Воскресной неделе».
— А без подковырок вы, значит, не можете, — обиженно пробубнил он. — Ладно, ваша взяла. Сейчас напишу расписку. Или насчет ее вы тоже пошутили?
— Насчет ее — нет. А то станете потом от меня скрываться, а так — хоть документ будет.
— Сейчас принесу.
Вскоре он и впрямь вернулся. В своих собственных, великолепно сидящих на нем джинсах и рубашке. Вручил мне пакет с Вовиной одеждой и, хмыкнув, сказал:
— Берегите, может, еще для кого пригодится.
— Типун вам на язык! С меня сегодняшнего утра хватит.
— Вот расписка, — протянул он мне листок бумаги. А вот визитка со всеми моими телефонами. И сапоги не забудьте забрать. Кстати, они отвратительно пахнут.
IV
Держа в одной руке пакет с одеждой, в другой — сапоги, я выбежала из квартиры. Метросексуал проклятый! Сапоги ему, видите ли, не понравились. Когда голый был, натянул их с удовольствием, не принюхивался. А чуть отмылся, так немедленно нос принялся воротить. Ну, сапожки-то, естественно, не новые, и я в них сто раз прямо в грязных ботинках влезала, а до этого в них Вовка на даче своими ногами потел. Извините, господин Ливанцев, так уж вышло. Не догадалась, в силу своей природной ограниченности, заготовить для вас свеженькие, прямо из бутика и «Диором» их опрыскать! Надобно заметить, однако, что в момент, когда вы мне столь оригинально представились, от вас тоже совсем не им пахло, а так, знаете, легонько тянуло помоечкой. Не знаю уж, почему. Видимо, от газетки, коей вы стыдливо обернули свои чресла. Правда, в отличие от вас, я человек самокритичный, и вполне допускаю, что неприятный запах, исходивший от вас, был плодом моего чересчур развитого, как у любого творческого человека, воображения. Тем не менее тело ваше было отнюдь не стерильно, что, впрочем, не помешало мне принести на алтарь вашего спасения как плед, так и эти злосчастные сапоги!
Свой возмущенный монолог я произнесла про себя, ожидая лифт, который упорно не появлялся, сколько я ни давила на кнопку. Лифтов было два, но оба то ли где-то стояли, то ли гуляли.