— Эта, как ее, Ханне, была, на мой взгляд, совсем чудная. Еще когда она была совсем малышкой, ей больше нравилось не играть с друзьями, а бродить тут по Сосновой горе и разговаривать с деревьями. Я знаю, что она уехала в Данию и стала жить там в общине с какими-то хиппи. Я думаю, она там подсела на наркотики, — Герда Халлинг махнула рукой, словно отрубая голову курице, — судьба Ханне была решена. Ее молодая жизнь закончилась, — во всяком случае, я помню, что Георг тяжело это воспринял, — ее голос смягчился, — он даже разыскивал ее в Копенгагене, но, конечно, безрезультатно. — Она прервалась и взглянула на него, словно ожидая других новостей. Их не последовало, поэтому она продолжала: — Онтоже был замкнут, верно? Твой друг, Клаус. Но не мне тебе об этом рассказывать…
— Мы давно перестали общаться. — Пожав плечами, Валманн будто дал ей знак рассказать и об этом.
— Но для него существовала только музыка. Он мог далеко пойти. Но потом вдруг бросил. Он был немного слабовольным, правда? Маменькин сынок.
— Не то чтобы слабовольным… — Он вспомнил, как Клаус стоял на школьной сцене со скрипкой и играл что-то в честь выпускного или других мероприятий и как мелодия наполняла помещение, где сидели измученные ученики. В те мгновения все внимание и восхищение доставались лишь ему. А потом за такие мгновения приходилось расплачиваться.
— По-моему, Клаус тоже где-то за границей, — бесстрастно продолжала фру Халлинг, — во всяком случае, мне известно, что, с тех пор как он уехал, о нем больше не слышали. Это очень тяготило Лидию. У каждого из них был вроде как свой любимый ребенок. За добро не жди добра, вот что я тебе скажу… — Выражение лица и ее голос внезапно изменились и стали дружелюбными, почти заискивающими. — Нет, немногие остались в родном городе, как ты, Юнфинн. — Она разговаривала с ним как с мальчишкой, а ведь они никогда не были близко знакомы. Он почувствовал неприязнь, но в то же время ему сложно было избежать этой фамильярности.
— В Хамаре жить неплохо.
После смерти Бет он много раз подавал заявление о переводе в другой регион, но в последний год беспокойство отступило. Примерно год назад он и познакомился с Анитой. Или Анита с ним, они так и не решили, кто был первым.
— Когда я тебя сейчас увидела, я приняла тебя за одного из этих людей… — Герда Халлинг вернулась к настоящему и теперь заговорщицки смотрела на него, будто он понимал, о чем идет речь.
— По телефону вы упомянули о неких загадочных личностях.
— Да, после того, что произошло, начинаешь задумываться…
— О чем задумываться?
— Например, одна машина — она довольно часто приезжала. Я думала, на ней приезжает женщина из социальной службы, но эта машина стояла там все время.
— Одна и та же машина?
— Нет. Они меняли ее. Так сейчас принято — другие люди, другое время… Но одна машина появлялась постоянно.
— Сколько раз вы ее видели?
Герда Халлинг призадумалась:
— Вообще-то, не очень часто…
— Больше трех раз?
— Около того. Может, четыре-пять раз.
— А за какое время?
Ей вновь нужно было подумать. Ей, похоже, нравилось, что у нее есть важные сведения. Что она нужна.
— Хм… За последние полгода, где-то так. Еще до Рождества… Прошлой осенью… Да, в основном прошлой осенью.
— А какая это была машина?
— Я не разбираюсь в машинах. Но она была белого цвета и казалась довольно старой. Знаешь, такая вроде немного заржавевшая. Обычный вполне универсал. Да это, должно быть, социальные работники, — резко завершила она. — Они приезжают то утром, то вечером, подменяют друг дружку. Никогда, ни при каких условиях не соглашусь на такую помощь! Но так уж получается: муниципалитет экономит деньги, а мы, старики, страдаем.
— Это мог быть кто-нибудь еще. Знакомые. Друзья?..
— Сюда больше никто не приезжал. К ним никто не приходил. Ты заболеваешь, и люди отворачиваются от тебя. — Она кивала, словно изрекая истину в последней инстанции. Во всяком случае, эта истина заставила Валманна вспомнить о плохом. Он сознавал, что должен был побыстрее закончить этот нелепый разговор, убраться отсюда, прочь от этого неловкого положения и этой женщины. Он сознавал, что ничто из сказанного ею не даст никакой зацепки. Возможно, что она просто-напросто все выдумывает, чтобы поддержать беседу. Приподняв велосипед, он пару раз крутанул переднее колесо, словно показывая, что и велосипеду не терпится свалить отсюда.
— Мне не на что жаловаться, — продолжала она, не замечая его нетерпения, — я-то здорова. Скоро пятнадцать лет, как мой муж… — Она пару раз глубоко вздохнула, и Валманн замер при мысли о том, что она собирается расплакаться, прямо здесь, посреди дороги. Но она преодолела себя и продолжала в прежнем тоне: — Дети говорят, что мне надо продать дом и купить квартиру в городе, но я даже не знаю. В городе у меня и знакомых не осталось. Здесь, на Сосновой горе, мне нравится. Всегда нравилось. Лес по-своему разговаривает со мной. Ох, я тоже делаюсь странной… — Улыбнувшись, она покачала головой. — Иногда мне чудятся люди — они бегают и обнимают деревья… Нет, прежде здесь было лучше, когда вы с друзьями играли тут в ковбоев и индейцев. Помню, как на склонах цвели ветреницы, а потом появлялось множество отличных грибов, — теперь ее переполняли красочные воспоминания, как незадолго до этого — злорадство и ехидство, — ты всегда был хорошим мальчиком, Юнфинн. Никогда ни во что не ввязывался. Ты обязательно однажды повстречаешь хорошую девушку…
На повороте на Сосновую улицу его занесло, и он чуть не опрокинул велосипед. В тени асфальт уже покрылся тонкой ледяной коркой. Надо бы об этом помнить. И вообще ему не следовало сюда приезжать. И уж во всяком случае, не следовало трепаться со старой сплетницей о расследуемом деле, если учесть, что он еще не читал отчета о теле, найденном в лесу у Тангена. Он давил на педали, стараясь подальше уехать от Сосновой горы и от леса с тропинками, уводящими в коварные заросли воспоминаний.
13
На следующий день ему предстояло вести совещание в связи с останками, найденными в лесу.
Он чувствовал себя подготовленным еще хуже, чем обычно, но не очень волновался из-за этого. В отчете, который он тайком просмотрел прямо на месте, содержалась только самая очевидная информация: подготовка результатов вскрытия займет довольно долгое время, однако по имеющимся данным умерший был взрослым мужчиной европейского типа (остатки кожи, волосы), относительно высоким, но по сохранившимся элементам одежды личность его определить невозможно. Время смерти также на настоящий момент не установлено, но можно предположить, что тело пролежало там по меньшей мере в течение шести месяцев, очевидно, еще дольше. После установления причины смерти будет также рассмотрена вероятность того, что пострадавший был убит в ином месте, после чего его тело было перенесено туда, где его позже обнаружили.
Валманн застрял на абзаце о «сохранившихся элементах одежды». Изложенное там совпадало с его (и полицейского Фейринга) точкой зрения о том, что это останки не обычного праздно гуляющего человека, так как сохранившиеся лоскуты не напоминали прогулочную одежду. Пиджак старомодного фасона, дешевая майка, синтетические брюки — здесь было кое-что странное: ни на покойнике, ни поблизости не было найдено обуви. Это подтверждало версию, что тело перевезли в Танген. Следовательно, установление личности покойника будет напоминать поиск пресловутой иголки в стоге сена.
— Мы уже связались с Управлением уголовной полиции, — поспешил ответить Валманн, заметив, как Йертруд Моене вцепилась в подлокотники, а так она делала перед тем, как заговорить, — они проверят сведения об известных криминальных личностях, которых потеряли из вида в течение последнего года. Возможно, так мы нападем на след.
— Это все замечательно, — перебила его Моене и на мгновение угрожающе замолчала, — будем надеяться, это принесет хоть какие-то результаты. Но расслабляться не стоит. В отчете я ничего не обнаружила о доме.